«...а через две недели (боевых действий) польская армия численностью около двух миллионов человек прекратила свое существование. Пришла очередь Советов.

17 сентября русские армии хлынули через почти незащищенную восточную границу и широким фронтом пошли на запад. 18 сентября они встретились со своими германскими партнерами в Брест-Литовске. Здесь в минувшую войну большевики в нарушение своих официальных соглашений с западными союзниками заключили сепаратный мир с кайзеровской Германией и подчинились ее грубым условиям. Сейчас в Брест-Литовске русские коммунисты ухмылялись и обменивались рукопожатиями с представителями гитлеровской Германии...»

Бесспорно, еще одна уникальная ценность Черчиллева взгляда, то, что он — ветеран обеих мировых войн. И в его «Истории» эти мимоходные вводные фразочки: «...а в прошлую войну...», «...а в минувшей войне он был...», «...а в прошлой войне для этого потребовалось» — это просто главный рефрен. Это способ мышления умудренного человека, ведущего стратега обеих мировых войн. Вот он упоминает о встрече советских и германских войск 18 сентября 1939 года в Брест-Литовске — и, конечно, вспоминает, что именно здесь же в 1918 году, «в минувшую войну», был заключен Брестский договор России с Германией.

Черчилль тут если и не обвиняет, то напоминает об одном, безусловно, «отягчающем обстоятельстве», как бы концентрирует, конденсирует историю, превращая Брест-Литовск в какое-то «просто заколдованное» место российско-германских «сговоров».

Мне кажется, роль истории как поля межнациональных диалогов, споров, соперничества будет только расти. Доказательство — самое элементарное. Общая масса полемики, «разлитой в мире», величина или постоянная, или уж точно неубывающая. Удельная доля «идеологических элит», ведущих (озвучивающих) споры, а также коммуникационные возможности растут. А между тем количество «полемических площадок» сократилось. Ранее, например, диалоги, споры СССР— США сублимировались, вытеснялись в сферу политэкономии. Спор, грубо говоря, шел: кто правее, Маркс или Кейнс?

Вспомните хотя бы, сколько обсуждалась, какую долю общественного внимания занимала та самая... «конвергенция». То была штука сложная, приблизительно ее, конвергенцию, можно было понять (интересно, а кто ее понимал не приблизительно?) как вариант ничейного исхода матча «Маркс — Кейнс». А игравшие «на победу» обрушивались на «конвергенцию» с обеих сторон. Согласитесь же, что сегодня громкость этих политэкономических споров значительно прикручена. «Религиозная площадка диспутов» также давно и изрядно опустела. Тоже характерный момент. Сначала шли споры (войны) непосредственно за догматы. Потом войны, как бы сказать... за «массу паствы». (Паства понималась как некая паста. Чья передавит?) Сейчас допустимы комильфо — только споры по истории религий.

Знаменитый фукуямовский «Конец истории» можно и так понять, что историю перестанут делать (во избежание «ядерной зимы»), а займутся ее интерпретацией. И если доля «исторических» споров и доля общественного внимания к ним растет, то абсолютно недопустима прежняя тактика угрюмого отпирательства или замалчивания.

Я замечал и по некоторым рецензиям эту тенденцию: «Ну, Адольф Гитлер как трастовый управляющий ЗАО «Европа» — хорошо, правильно. А вот возня с Черчиллем, как известно, злейшим ненавистником, — зря. А Брест-Литовский мирный договор 1918 года — вообще слишком большая трагическая тема. Зачем ее притягивать ко Второй мировой? А русские, ухмылявшиеся и обменивавшиеся рукопожатиями с представителями гитлеровской Германии в том же Бресте, — вообще...

Мой подход здесь сводим к следующим тезисам:

1. Черчилль (англичане вообще) имеет право припомнить нам Брестский мир 1918 года. Сколько «исторических сложностей» ни приплетай, но это ведь еще и просто сепаратный мир, нарушение союзнических договоров.

2. Сколько бы ни прятали — ни отпирались, но какое-то приложение к пакту Молотова—Риббентропа о разделительной линии в Польше было. Иначе советские и немецкие войска просто смешались бы в кашу. А они, как известно, сомкнулись весьма аккуратно. В том же Бресте.

3. Советские войска перешли через незащищенную восточную (польскую) границу. Заметьте: на романтическом (или бытовом) уровне незащищенную звучит трогательно, и как дополнительное осуждение — преступившего. В мире же «реаль политик» — ровно наоборот! Незащищенную — означает, что польских войск на нее оттянуто не было. Значит, СССР ни на волосок не повлиял на ход (и исход) двухнедельной польско-германской войны!

4. Наш западный союзник в итоге ведь признает: в пользу Советов нужно сказать, что Советскому Союзу было жизненно необходимо отодвинуть как можно дальше на запад исходные позиции германских армий. Так что русско-германское рукопожатие в Бресте 1939 года — это не капитуляция 1918 года, а как бы приветствие боксеров перед схваткой. А значит, в нем лежало и зерно будущего освобождения Польши.

Еще раз попросил бы оценить всю эту строгость и тщательность черчиллевской расстановки причин и следствий — как раз в одном из самых болезненных для нас вопросов:

а) сначала: через две недели (боевых действий) польская армия численностью около двух миллионов человек прекратила свое существование;

б) и только потом: ...пришла очередь Советов. 17 сентября русские армии хлынули через почти не защищенную восточную границу.

Так что Черчиллеву критику нашего «Бреста» вполне можно признать.

Но вывод-то отсюда следует какой? Это в Первую мировую войну мы вели себя... неадекватно. Бросились на Австрию за южных славян! На Германию (не отмобилизовавшись) — спасать Париж! Не то чтобы «слишком благородно, в рыцарских латах, с турнирным копьем — на танк». Но именно — неадекватно. Проиграли. Значит... Победа требует других подготовительных шагов.

И вот уже после этой холодной калькуляции фактов и факторов можно найти место и для «морально-героического». И тут есть что вспомнить: ведь после тех двух мрачных Брестов (1918 и 1939 гг.) был же и... третий Брест!

Да-да! Знаменитая героическая Брестская крепость, продержавшаяся дольше, чем вся Польша в 1939-м! Дольше, чем объединенные Англия—Франция в 1940-м! Месяц там шли бои, по современной военной терминологии, «высокой интенсивности», и еще несколько месяцев, почти до октября 1941 года, шло очаговое сопротивление.

Важность диалога с такими великими историографами, как Черчилль, становится особенно ясной — «на контрасте».

БЕСЕДА ПРОФЕССОРА ПАВЛА ВЕЧОРКЕВИЧА В ГАЗЕТЕ RZECZPOSPOLITA

(«Rzeczpospolita», Польша), 28 сентября 2005 года

Павел Вечоркевич — профессор Исторического института Варшавского университета. Специализируется на изучении истории России и СССР, военной истории, а также новейшей истории Польши. Автор многочисленных книг и статей, в т.ч. «Кампания 1939 года» (2001 г.), «Круг смерти. Чистка в Красной Армии 1937—1939» (2001 г.), «Политическая история Польши 1935—1945» (2005 г.).