Прав, прав Шопенгауэр: «Для лакея — нет героя!»

Единственно — нельзя пропустить эти Вечоркевичевы проговорки:

«Хоть он (главком Рыдз. — И.Ш.) и покинул страну позднее, чем Мостицкий и правительство...» Расшифруем: значит, правительство покинуло раньше (главкома). Вот что маскируется этим опереточным либретто. Есть цепочка железных исторических фактов:

Правительство Польши сбежало в ночь с 16 на 17 сентября. Только после этого, днем 17-го, двинулась Красная Армия!

А если бы Германия взяла эти незащищенные, брошенные уже польским правительством восточные земли, подойдя еще на 400 километров к Москве?! Как бы далее сложилось мировое противостояние — неизвестно. Известно только, что это был бы не «Театр лилипутов имени Вечоркевича», единственный защитник континента — единственно мог решать, что ему нужно было для этой защиты...

Польшу, поляков часто упрекают за их помощь фашистской Германии в уничтожении Чехословакии в 1938—1939 годах. Действительно, урванный у чехов Тешинский округ они Гитлеру отработали сполна. Также известно, что поляки вообще-то неоднократно просились в помощники к фюреру прежде всего в мечтаемом походе на СССР, но увы — взял их с собою Гитлер только один, тот самый (чешский), раз.

Так вот, справедливости ради и в свете уже постулированной теории «Большой войны» мы не должны присоединяться к этому осуждающему Польшу хору. Должны признать некоторое подобие польского «тешинского» деяния упредительным мерам той же Британии и СССР

Во Франции времен Де Голля была разработана такая стратегия: «Оборона по всем азимутам». Так вот, для бойцов «идеологического фронта»: отпирательство «по всем азимутам» или даже отбрехивание «по всем азимутам» — это просто... неправильная стратегия. И нынешним защитникам идеалов и истории России следует более всего опасаться «подошедших подкреплений» — бывших профессиональных защитников «идеалов социализма», избравших в свое время простую (для себя) и проигрышную тактику тотального отпирательства.

Потому-то так «too much Churchill» (слишком много Черчилля!) в этой книге. Хотя об этом же (о вине Запада в становлении фашистской Германии) говорят и многие другие, не ослепленные русофобией западные историки («конформисты», по определению Буковского), но именно Черчилля — много в этой книге еще и от того, что его взгляд — особо ценный, это взгляд изнутри. И дело не только в сорокалетием депутатском стаже сэра Уинстона, не только в уникальном списке его министерских постов:

1911 —1915 гг. — первый лорд Адмиралтейства (морской министр);

1919—1921 гг.— военный министр и министр авиации;

1924—1929 гг. — министр финансов;

1939—1940 гг. — военно-морской министр;

1940—1945 гг. — глава коалиционного правительства;

1951 —1955 гг. — глава правительства консерваторов.

Речь идет еще и об уникальном положении, дающем возможность наблюдений, подобных вот этому:

— ...(Посол Германии) Риббентроп в то время собирался покинуть Лондон и занять пост министра иностранных дел Германии. Чемберлен в его честь дал прощальный завтрак на Даунинг-стрит, 10. Мы с женой тоже приняли приглашение премьер-министра... Там присутствовало около 16 человек... Примерно в середине завтрака курьер из министерства иностранных дел вручил пакет. Я обратил внимание, что Чемберлен глубоко задумался. Позже мне сообщили содержание письма: «Гитлер вторгся в Австрию, механизированные части быстро продвигаются к Вене»... Завтрак шел своим чередом, однако вскоре госпожа Чемберлен, получив от супруга какой-то сигнал, встала и сказала: «Пойдемте все в гостиную пить кофе». Мне стало ясно, что они очень хотели побыстрее закончить прием. Все, охваченные непонятным беспокойством, стояли, готовясь проститься с почетными гостями...

Однако Риббентроп и его жена, казалось, ничего не заметили. Напротив, они задержались на полчаса, занимая хозяина и хозяйку оживленной беседой. Тогда Черчилль вмешался, подошел к госпоже Риббентроп и сказал «ускоряюще-прощальную» фразу: «Надеюсь, Англия и Германия сохранят дружественные отношения». — «Только постарайтесь не нарушать их сами», — ответила она кокетливо... Я уверен, что они оба прекрасно понимали, что произошло, но считали ловким ходом — подольше удержать премьер-министра от его деловых обязанностей и телефона... Наконец Чемберлен обратился к послу: «Прошу прощения, но сейчас я должен заняться срочными делами» — и вышел из гостиной без дальнейших церемоний. Риббентропы все еще задерживались, но большинство из нас удалилось под различными предлогами. Наконец и они откланялись. Больше я никогда не видел Риббентропа, вплоть до того момента, как его повесили».

Вы понимаете всю силу этой последней фразы? Вот идет «светская тусовка». Фраки, обмен колкостями и всяческими bon mot. И даже срочная депеша об угрозе новой европейской войны не может заставить забыть требования этикета. Гостю нельзя не предложить кофе (кстати, кофе подается — и обязательно! — в другой комнате, не там, где проходит завтрак. Тут мне вспомнился и булгаковский кот Бегемот, возражавший Воланду: «Меня нельзя выгонять, я еще кофе не пил»)... Короче, «сплошные светские условности», и ловкость Риббентропов, с помощью милой светской болтовни отнимающих у Англии еще полчаса времени в тот момент, когда скорость дипломатических реакций особенно важна. Но все-таки самое ценное — именно в том потрясающем заключительном фрагменте:

«...Наконец и они откланялись. Больше я никогда не видел Риббентропа, вплоть до того момента, как его повесили».

Конечно, не надо понимать это так, что сэр Черчилль в 1946 году приезжал в Нюрнберг глянуть на повешенного Риббентропа (или на саму процедуру повешенья). Это, конечно, и не напоминание Черчилля о вещах, само собой разумеющихся: 1) во время войны министры Англии и Германии видеться не могли; 2) Риббентроп, как всему миру хорошо известно, входил в первую... «одиннадцатку» повешенных по приговору в Нюрнберге.

Это у Черчилля — само Memento mori — Голос Истории. Это мимоходное напоминание, чем окончились светские тусовки у Чемберленов. Внезапное напоминание, вызывающее даже и звуковую ассоциацию: зловещие аккорды — «рука судьбы», стучащаяся в бетховенской сонате. Или энергичный киномонтаж: вот человек во фраке, с чашечкой кофе — и вот он с петлей на шее. Возможно, это подсознательно найденный прием. Ведь Черчилль, постоянно критикуя политику Чемберлена, его близорукое «джентльменство» с Гитлером, ни разу не позволил себе ни одного осуждающего высказывания о личности Чемберлена. Все только о его благородстве, безупречных манерах, безукоризненном владении собой... И вот она, «тяжелая поступь рока»: оказывается, и носителей прекрасных манер, посетителей салонов, случается, вешают.

Этим Memento mori — в адрес всех салонных дипломатов Черчилль очень напоминает Льва Толстого. Граф в «Войне и мире» презрительно смеется не только над безответственностью, но и над бесполезностью всей дипломатии «хорошего тона» перед лицом «Большой войны», саркастически переспрашивая: «...Следовательно, стоило только Меттерниху, Румянцеву или Талейрану, между выходом и раутом, хорошенько постараться и написать поискуснее бумажку... и войны бы не было?»