– Унитаз течет, – сказала она Анжеле.

– Ну и что? Он давно течет. Ходи в туалет наверх, – ответила та.

– Я не хочу наверх. Я хочу пользоваться нижним. Мне так удобнее.

Анжела не ответила. Посмотрела на Татьяну с выражением «зажралась баба, унитазы перебирает».

– А нельзя сантехника вызвать? – уточнила Татьяна.

– В принципе можно.

Татьяна поняла, что Анжела никого вызывать не собирается.

Подхватив Мусю, Татьяна пошла к соседу.

– Ангел мой, – обнял ее за плечи Дима. – Адаптогенчик?

– Нет, у нас там унитаз течет, и давно, а Анжела не собирается вызывать сантехника, я устала, она меня выводит из себя, Муся плохо спит, я вообще не сплю, раздражаюсь без повода, – выдала Татьяна.

– Все понятно. Прими. – Дима налил ей полстакана местной водки.

– Я столько не выпью, – сказала Татьяна.

– Ха, – ответил Дима. – Тут по-другому пьется. Легче. И выветривается быстро. Тут многие даже курить начинают. Вкусно.

Татьяна выпила.

Через два часа ее рвало.

– Два литра воды, пей, – совал ей кружку в руки Дима. – Блюешь до чистой воды. Поняла? До чистой воды!

– Я не могу! У меня же Муся! – плакала Татьяна.

– А что Муся? – стал серьезным Дима. – Живот спокойный? Пальпируется? Температуры нет? Значит, все в порядке.

– Я отравилась, – стонала Татьяна, – кажется, рыбой. На обед жарила….

– Конечно, ангел мой, отравилась, никто и не говорит, что ты нажралась семидесятиградусной водяры! – отвечал Дима, держа ее над унитазом.

– Выйдите, я сама, – просила она.

– Я же доктор, обижаешь, ты мне так даже больше нравишься.

– Что вы такое говорите?

– Шучу, шучу, пей давай еще.

– Не могу больше.

Татьяна доползла до дивана и рухнула. Дима рылся в ящике с инструментами. Муся, стоя рядом, облизывала железный длинный трос для прочистки засоров.

– Муся, – простонала Татьяна, – грязное, нельзя в рот, заберите у нее….

– Спокойно, мамаша, вот не проблевалась до чистой воды, как я говорил, поэтому все еще плохо, а ребенок должен есть грязь. На, детка. – Дима протянул ей резиновую прокладку для крана, в которую Муся в состоянии полного счастья вгрызлась зубами.

Татьяна провалилась в сон. Глубокий и спокойный. Когда она открыла глаза, то не сразу поняла, где находится, который час и почему она спит одетая на диване. Через секунду Татьяна закричала:

– Муся!

Она подскочила, хотя ноги не держали. Муся с Димой и Анжелой была на террасе. Анжела кормила девочку блином. Дима сидел и смотрел на море.

– Доброе утро. – Татьяна плюхнулась на стул.

– О! Кофейку или чего покрепче? – радостно приветствовал ее Дима.

Анжела молчала.

– Кофе, – попросила Татьяна.

– На, я еще не пил. Только сварил. – Дима пододвинул к ней чашку.

– Мусечка, – протянула к дочери руки Татьяна, – ты ешь блинчик? Анжела, спасибо вам большое.

Анжела опять не ответила. Встала и ушла.

– Она нормальная баба. Мозг выносит иногда, а так ничего, – сказал Дима. – Как самочувствие?

– Отвратительно.

– Ясный пень. Говорил тебе, пей воду. Два литра воды в день. Понятно?

– Понятно.

– Унитаз я починил. Муся помогала. Правда, «Доместоса» нажралась. Не смотри на меня так. Все нормально. Я же доктор. Отличная девочка с нормальным иммунитетом. А вот тебе, дорогуша моя, стоит о здоровье подумать. Нервы ни к черту. Сосуды никудышные. Печенку почистить надо.

– Какой ужас, – простонала Татьяна. – Мне кажется, я с ума схожу. Какой-то Кафка.

– Почему Кафка? – обиделся Дима. – Жизнь такая.

– Вы себя-то вылечить не можете… Только не обижайтесь.

– Да я и не обижаюсь, – пожал плечами Дима, – но я еще не весь мозг пропил. Кое-чего помню.

– Я хочу уехать отсюда. Два месяца не выдержу. Или в отель надо переезжать, – сказала Татьяна.

– Из-за Анжелы? Она ведь совсем не идиотка.

– Я и не говорю, что она идиотка. Просто мне тяжело с ней. Под одной крышей. Она детей не любит. И сама тяжелая.

– Наверное… Смотри, какой вид на море. Офигеть можно. Отсюда не видно, что там после дождя и шторма говно плавает. Так и с Анжелой. Ты ее не знаешь.

– И не хочу узнавать, если честно.

– Ну да. Зачем тебе лишняя информация?

Муся бросила игрушку и пошла за Анжелой наверх.

– Муся, стой, куда ты собралась? – кинулась к ней Татьяна, сгребла в охапку и посадила на колени.

– Ладно, пойду я, – проговорил Дима. – Заходи, если что.

Погода была замечательная. Татьяна решила пойти на пляж.

* * *

Пляж – несколько лежаков, стоящих на бетонном пирсе под соломенными зонтиками, о которые все бились головой, чертыхались и опять бились, – Татьяна про себя называла подиумом. Русские отдыхающие – домовладельцы и гости – приходили сюда, как на набережную, на променад, сделать круг, пообщаться, посидеть недолго и уйти. У каждого было свое «забронированное» место.

Татьяну местное сообщество не приняло. Она не была знаменитостью и женой знаменитости. Не писала картины, не снимала кино, не проектировала дома, чем занимались члены этого комьюнити, насколько она успела понять из разговоров. Она была просто женой и мамой.

– А вы где живете? – спрашивали ее.

Сначала она отвечала, что в белом доме, а потом стала говорить «у Артема» – так было понятнее. С Артемом она была не знакома, но говорила, что да, знакомы, друзья. Так было проще. Но комьюнити все равно ее не принимало.

– Вы не обращались к невропатологу? – спросила ее дама в шляпе.

– Нет, а что? – испугалась Татьяна.

– Надо бы. У вас ведь первый ребенок? – Дама смотрела на Татьяну, как на идиотку.

– Нам не нужен невропатолог, – ни с того ни с сего взорвалась Татьяна. – Я сама разберусь. У нас есть частный врач.

– Рада, что вы в надежных руках, – сухо ответила дама и демонстративно отвернулась.

– Зря вы с ней так, – шепнула Татьяне другая дама. – Вы знаете, сколько стоит ее консультация? Она известный филолог, врач и педагог.

– Так филолог или врач? – уточнила Татьяна.

Дама не ответила. Подернула плечами и отошла.

Особенно Татьяну раздражала манера «местных русских жителей» переодевать купальники и плавки, обернувшись полотенцем. Она не понимала, почему нельзя надеть купальник дома и не устраивать публичный стриптиз. Единственный человек, который ей был чем-то симпатичен, – странный художник, который выходил на «подиум», раскидывал руки и говорил всегда одну и ту же фразу: «Хорошо-то как, Господи!» Почему-то именно к нему тянулась Муся, всегда улыбалась, когда его видела. Стоило же какой-нибудь из дам протянуть к девочке руки, та начинала плакать навзрыд.