– Васька! – заорал я. – Васька, так ты живой! Вася! Кис-кис!

Он нервно задергал хвостом, но продолжал делать вид, что кроме голубя его ничто в этой жизни не интересует.

– Сяо! – позвал я, и он наконец посмотрел на меня. – Сяо, как хорошо, что я тебя встретил…

Я подошел к нему и присел рядом на корточки. В его глазах появился тот, знакомый, испуг.

– Да не бойся ты!

Я не хотел его мучить, я хотел просто погладить. Когда я потянулся к нему, он зашипел, выпустил когти и ударил меня лапой.

Прямо по лицу. Больно.

Черные сумки стояли на полу. Аккуратно, в ряд.

Все подходили по очереди, и каждый наклонялся и бережно поднимал одну из сумок, и каждый произносил слова, которые нужно было произнести:

– Ненавижу этих людей.

– Я ненавижу этих людей.

– Я ненавижу этих людей.

– Я ненавижу этих людей.

Сказав это, каждый быстро уходил, унося сумку с собой.

Через несколько минут ни одной сумки не осталось.

…Ненавижу этих людей. Я ненавижу этих людей. Вот этого, козла, ненавижу, куда ты прешь, козел, я здесь иду, что, не видно, что, обойти сложно? Что, только по прямой ходить умеешь? А право и лево тебя мама не научила, да?.. А ты… Ах ты, с-с… А я сумку вперед выставлю, чтоб вы, гады, об эту сумку… о, получила? Получила, да? Вот и славненько, у меня сумка тве-е-ердая… Будешь теперь смотреть, куда прешь… Ненавижу… А этот, квадратный совсем, глаза белые… – сшибет ведь и даже не заметит… Да проходи, проходи ты, господи, от греха подальше…

А эта… Локотками своими толкается остренькими… Рассекает тут… Нет, а этот… Куда ты несешься, придурок, с кейсом своим идиотским, с такими сорок лет назад члены компартии ходили! Он тебе от папы небось достался, на память, а? То-то походочка у тебя такая комсомольская! У папы научился так ходить? Флага тебе только не хватает… Ах ты… Сволочь!!! Какого черта кейсом своим деревянным людей по коленке надо бить? Больно же, идиот! Чтоб у тебя рука отсохла, вместе с сундуком твоим! Да чтоб тебе кто-нибудь на хер ноги твои переломал, не будешь людей по коленкам бить! Чтоб ты в инвалидном кресле ездил, урод! Чтобы ты сдох вообще! Ненавижу! Ур-род!..

– Ур-род! – сказал Сева вслух. Сквозь зубы, но довольно громко.

– Сам урод, а ну, хлебало закрой, ща в рожу получишь, – быстро нашелся комсомолец. И тут же, извиваясь и активно орудуя сундуком, взял левее, обозначив тем самым, что конфликт исчерпан.

Сева нехотя совершил вялый, чисто символический рывок комсомольцу вослед, но тут же уперся в угрожающе отвердевшее плечо кого-то очень крупногабаритного. Крупногабаритный чуть качнулся, уверенно и точно впихнув Севу обратно – в отведенную ему тесную воздушную «формочку», повторявшую, почти в точности, форму Севиного тела. У каждого здесь была такая вот невидимая формочка. Вырваться из нее не представлялось возможным. Она плотно обхватывала каждого – точно контур, обозначенный белым мелком вокруг лежащего на полу покойника.

Вытянувшись в тесную, унылую вереницу, человеческая толпа тяжело и медленно ползла по направлению к эскалатору, словно полупарализованный змей – к своему змеиному инвалидному креслу.

Минуту спустя Сева с облегчением обнаружил, что очередной – уже после эскалатора – перегон этого нескончаемого перехода оказался чуть свободнее. Ровно настолько свободнее, чтобы вдоль стены смогли расположиться торговцы фальшивыми дипломами и твердыми обложками для паспортов, пара попрошаек и один гитарист в потертой косухе, надрывно мяукавший под нестройный перебор:

– Па-а-ажа-а-арный выдал мне справку, что дом твой сга-а-арел! Но я-я-я-уу!..

– Пусть бегут неуклюжи, – тихо и меланхолично вмешался кто-то, скрытый людским потоком.

– …Ха-а-чу быть с та-а-абой!

– Пусть бегут неуклюжи…

– Я-я-я-уу!..

– Пусть бегут неуклюжи… Пусть бегут неуклюжи… – Голос звучал грустно и как-то даже обреченно.

Сева ловко вырулил к противоположной стене, чтобы взглянуть на невидимого певца. Им оказался маленький кособокий заводной щенок. Неловко покачиваясь на кривых лапах, обутых зачем-то в пластмассовые босоножки, щенок топтался рядом с веселой, улыбчивой бабулькой и гундосил свои неуклюжи. Когда у него кончался завод, щенок, отрывисто икнув, прерывал пение и пьяно заваливался на бок. Бабулька поднимала его, долго и сострадательно щупала живот – пока щенок не включался снова… Кроме щенка, вокруг бабульки бегал еще целый выводок заводных крыс. Крысы не пели, зато у них недобро мигали красненьким круглые глаза-бусинки и что-то громко жужжало под хвостами.

«Убить старушку, – лениво подумал Сева, продвигаясь все дальше, к концу перехода. – Вернуться и убить. А собачку – спасти. Будку ей построить…»

…В вагоне была душная и потная давка. Севе, впрочем, удалось каким-то чудом юркнуть на единственное свободное место. Две девицы, претендовавшие, видимо, на это же место, окатили Севу двойной волной презрения и горечи и обиженно повисли на поручне прямо у него перед носом. Сева подавил в себе мгновенный интеллигентский позыв освободить дамам место – и остался сидеть. Были бы еще симпатичные хотя бы. А так – никакого стимула…

Он брезгливо уставился на девиц. Та, что левее, – очень некрасивая. Толстая, прямо какая-то даже распухшая… Лицо-блин, влажное от пота, все в мелких розовых прыщиках. Нос – красный, блестящий, мясистый, вообще, кажется, не вполне человеческий… Одета при этом во все белое, шелково-кружавчатое. Еще и в руках – перламутрово-белая курточка со светлой меховой оторочкой… Счастливо и уверенно улыбается. Что-то щебечет большим толстогубым ртом. Выглядит так, будто полчаса назад превратилась из Белоснежки в тролля и пока еще сама не заметила превращения…

Ее попутчица – просто некрасивая. Но в целом вполне вменяемо выглядящая. (Разве что слишком обтягивающие шмотки при ее тоже весьма обильных телесах.) Вежливо слушает Белоснежку, кивает. Смотрит на нее с явным злорадством…

Поезд резко замедлил ход и, захлебнувшись испуганным воем, остановился в тоннеле. Пару раз истерично всхлипнул – и затих. Молча затаился в душной, длинной темноте.

– …двенадцатый этаж… а я спокойно шла прямо по карнизу, прикинь?! – громко протараторила Белоснежка в наступившей вдруг тишине. Голос у нее был низкий и чуть гнусавый. Под стать внешности.

Сева попытался представить, как этот бегемот флегматично разгуливает по карнизу, но воображения ему не хватало. Видение заканчивалось, едва начавшись, стремительным падением белоснежной тушки и громким, неуклюжим шлепком об асфальт.

Поезд чуть вздрогнул и зашипел, но с места не тронулся.

И еще зашипел.

И еще. Словно перепуганный неврастеник, старающийся глубоко дышать, чтобы себя успокоить.