Не отходя от зеркала, актриса с гордостью рассматривала свое отражение, в котором появилось теперь некоторое величие. Очень медленно она поднесла свою красивую ухоженную руку к изящной шее, словно проверяя ее сопротивляемость железу, и улыбнулась:

— Да… Мне кажется, я отлично сыграю эту роль! Вместо ответа Жан де Бац подошел к Шарлотте и поцеловал ей руку с огромным уважением.

— Если наш собственный план не удастся, мы можем попробовать, Шарлотта. Но только в том случае, если у нас не будет выхода!

— Необходимо придумать что-то другое! — воскликнула Мари, ее глаза были полны слез. — Сама мысль о подобной жертве мне невыносима!

— Если такова цена свободы для этой восхитительной женщины, я уверена, что и вы бы согласились ее заплатить, — сказала леди Аткинс. — Во-первых, потому что вы и сами актриса, а во-вторых… Не печальтесь обо мне, Мари. Вы, по крайней мере, будете знать, что я умру счастливой.

На следующее утро Мари получила письмо от Русселя, предназначенное на самом деле для барона. В нем было еще одно письмо, на этот раз от Люлье, который исполнил свое обещание: «Имя человека, сообщившего полиции о вашем приезде, — Луи-Гийом Арман. Он один из тех, кто готов на все, но не способен ни к чему и шпионит ради собственного удовольствия. Мы поговорим о нем с вами при встрече, но пока не приходите ко мне. Это опасно. Что же касается Армана, то он узнал вас, когда увидел несколько дней назад на почтовой станции в Аббевиле. Я отправил его в тюрьму за нанесение оскорбления магистрату и ложный донос на добропорядочного гражданина Русселя. Но так как он всегда играл роль подсадной утки и следил за другими заключенными, его скоро выпустят. Берегитесь! Этот человек вас ненавидит».

Де Бацу незачем было перечитывать дважды этот листок без подписи, и он бросил его в пламя камина. Он лучше Люлье знал этого самого Армана, который служил когда-то в драгунском полку, а потом в королевской жандармерии. Как только началась, революция, Арман дезертировал и расцвел пышным цветом, словно сорняк на куче навоза. Он стал провокатором. Арман участвовал в деле с фальшивыми ассигнациями и в решающий момент выдал своих сообщников, многие из которых были отправлены на гильотину. Его самого, разумеется, оправдали. Потом Армана частенько видели в Пале-Рояле, где он проигрывал доставшиеся ему иудины серебряники.

Де Бац, не знавший этих подробностей, встретил Армана в салоне у графини де Сент-Амарант. У него оказалось приятное лицо, он проповедовал вполне роялистские взгляды. Барону этот человек показался искренним, и он пригласил Армана к себе на улицу Менар. Там Арман познакомился с Мари, и она имела несчастье пробудить в нем мрачную, грубую страсть. Как раз в это время Бенуа д'Анже, который был в курсе дела о фальшивых ассигнациях, рассказал подробности барону. Вернувшись в тот день домой, де Бац застал там Армана, который пытался насильно поцеловать Мари. Барон выбросил мерзавца на улицу. С тех пор он его не встречал.

Больше всего тревожило Жана то, что этот негодяй явно научился гримироваться и принимать облик разных людей. Если Арман видел его в Аббевиле, как же ему самому удалось остаться неузнанным? Барон решил, что впредь нужно быть осмотрительнее и как следует заботиться о безопасности Мари.

Следующее собрание заговорщиков состоялось в доме де Жарже. Было решено избавиться наконец от Лепитра и отказаться от плана освобождения всей королевской семьи. Все согласились с тем, что сначала нужно помочь бежать королеве: было совершенно очевидно, что именно ей угрожает наибольшая опасность.

В течение нескольких дней заговорщики верили в успех своего нового плана. Поддавшись уговорам золовки и дочери, Мария-Антуанетта согласилась бежать одна… Но вечером накануне побега заболел маленький Людовик — пребывание в средневековой башне подорвало его здоровье. Всю ночь мать и тетка провели у его изголовья. Когда наступило утро, королева поняла, что никогда не сможет купить свою свободу ценой разлуки с сыном. Она знала, что окруженному заботами сестры и тетки мальчику будет хорошо, но сердце ее навсегда осталось бы здесь, в Тампле. Королева написала записку шевалье де Жарже, и он показал ее барону.

«Это была лишь прекрасная мечта, — писала Мария-Антуанетта. — Вы лишний раз доказали, насколько преданы мне. Я бесконечно доверяю вам, но не могу воспользоваться вашим предложением, если мне придется оставить детей. И поверьте мне, я об этом не жалею».

Де Бац вернул записку шевалье, заметив, что руки де Жарже дрожат от волнения.

— И вы собираетесь на этом успокоиться? Вы не будете продолжать борьбу? — спросил барон.

— Нет, мы должны бороться, но я не представляю себе, как обойтись без Лепитра.

— Он наконец выздоровел, этот несчастный? — с презрением поинтересовался де Бац.

— Лепитр в отчаянии. Он страшно сердит на себя за то, что струсил. А последние события только усугубили его страх.

— Я давал ему возможность навсегда избавиться от страха, выехав из страны вместе с королевской семьей. Я даже пообещал ему небольшое состояние. Но этот глупец не пожелал понять, что если он не найдет в себе сил поступать как подобает мужчине в течение нескольких недель, то обречет себя на жизнь в страхе в течение всего того времени, что продержится у власти это правительство. Если, разумеется, он не кончит жизнь на эшафоте. Что вы намерены теперь делать?

— Я собираюсь уехать. Ее величество передала мне через Тулана последнее, что король успел отдать ей перед смертью, — его печать с гербом Франции, обручальное кольцо и маленький пакетик с волосами дофина, принцессы, Мадам Елизаветы и самой королевы, с которым он не расставался с тех пор, как его разлучили с семьей. Я должен отвезти все это в Брюссель и передать графу Ферзену.

Барон нахмурился.

— Ферзену? Почему именно ему?

— Потому что граф всегда поддерживал добрые отношения с графом д'Артуа, которого ценит королева, и не слишком жаловал графа Прованского. Кроме того; мы с ним хорошо знакомы. Я повезу также письма королевы и Мадам Елизаветы. Но в мое отсутствие вы; как и прежде, можете рассчитывать на Тулана.

Жан де Бац молчал. Он не имел ничего против шведа, если не считать того, что имя Ферзена слишком часто связывали с именем королевы. Дело дошло до того, что граф Прованский осмелился потребовать от парижского парламента признания королевских детей незаконнорожденными. Если быть честным до конца, то Жан видел в этом поручении лишь предлог, чтобы сообщить Ферзену новости и, возможно, обратиться к нему за помощью. А ведь куда проще было послать шевалье де Жарже прямиком в Гамм к графу д'Артуа…

— Что ж, мне остается только пожелать вам доброго пути. — Де Бац поднялся. — Госпожа де Жарже едет с вами?

— Нет. Моя жена очень соскучилась по нашей дочери, которая живет сейчас с ее родителями в Ливри. Так что она отправится туда. А что собираетесь делать вы, барон?

— О! Я, как и Тулан, такой же упрямый южанин.