И тогда Аспер начал говорить. Бенит слушал внимательно. И губы его расплывались в улыбке.

Проснувшись, Летти долго лежала в постели и вспоминала вечер накануне. Лишь третий оклик педагога[17]заставил ее подняться. Эту сухопарую перезрелую девицу, которая уже три года изводила ее придирками, Летти терпеть не могла. Что может быть хуже дотошного педагога, который обо всем доносит матери?

— А я знаю, что ты уже не девственница, — сообщила педагог, поджимая губы.

— Я тоже это знаю, — отвечала Летти, пережевывая фаршированное яйцо. — И Сервилия знает. Так что можешь не беспокоиться на этот счет.

— Я бы ни за что не легла с таким уродом. Бр-р… Летиция швырнула фаршированное яйцо, метя в голову педагога, но промазала. Ну вот, сейчас эта стерва побежит жаловаться матери.

Разумеется, Летиция опоздала в лицей, а на уроках думала лишь об Элии и о том, что было между ними. Ее тело помнило минуты вчерашней близости. Их первое соединение было и не любовью вовсе, а чем-то вроде жертвоприношения — они ломали свои судьбы наперекор Фатам. Иначе было вчера: еще не любовь, но уже страсть и вожделение. Для Летти это было внове — и для души, и для тела. Она смотрела на знакомых мальчишек и думала о том, что никто из этих неоперившихся птенцов сравниться не может с Цезарем. Несколько часов назад ее тело принадлежало Элию. Ее грудь, ее бедра, ее лоно помнили эти мгновения. Порой начинало казаться, что мальчишки слышат ее мысли — она ловила на себе их слишком внимательные взгляды.

Она ушла с занятий и долго бродила по Риму, прикидывая, не поехать ли к Элию в Тибур. Поехать хотелось безумно. Она даже остановила таксомотор, но тут показалось, что кто-то следит за нею, и Летти отпустила машину. Ах, как трудно совладать с собственными желаниями. Как хочется их немедленно исполнить и…

«А что если выйти на арену Колизея и сделаться исполнительницей желаний»?

Сейчас ей все под силу. Даже это. Вот, только Элий не одобрит ее выбор.

Она вернулась домой и до вечера пролежала в кровати, вспоминая миг за мигом вечер накануне. Потом вскочила, намазала помадой рот. На листе розовой почтовой бумаги отпечаток ее губ приобрел фиолетовый оттенок. Цветным стадом она вывела наискось «Элий», а дальше исчиркала всю страницу восклицательными знаками. Запечатала письмо и помчалась на почту. Завтра утром Элий получит ее послание. Конечно, это идиотский поступок. Но Летти знала, что Элию ее выходка понравится.

Ему нравились контрасты — ум в сочетании с наивностью, неискушенность — вместе со страстностью. Летиции казалось, что он сам сказал ей об этом. Или она догадалась?"

«Элий, Элий, Элий», — напевала она, вприпрыжку возвращаясь с почты и одаривая встречных полубезумной улыбкой.

И вновь показалось, что кто-то идет следом. Страх охватил ее, мгновенный, удушающий. Она запаниковала, повернула назад. Остановилась. Нырнула в подвальчик, украшенный заманчивой вывеской. В кофейне было прохладно и тихо. Жужжали вентиляторы, потоки воздуха приятно холодили спину. Летиция заказала чашку кофе, уселась у окна. Прохожие спешили мимо, все безмятежны и веселы. Лишь кот, лежащий на мостовой напротив окна, смотрел на Летти грустными изумрудными глазами и облизывался-Преследователь не появлялся.

— Куколка, пойдем-ка со мной, — какой-то низкорослый тип с ярко накрашенными губами положил. Летиции руку на плечо. Ладонь у него была холодной и липкой.

Летти вздрогнула от отвращения и плеснула кофе в лицо накрашенному наглецу. Вылетела из кофейни. Побежала, стараясь не оглядываться. Знала — кто-то по-прежнему следует за ней.

Спустившись в триклиний и увидев Бенита, Летти нахмурилась. Она уже сделала несколько шагов к пирующим, когда поняла, что единственное пустое место осталось на сигме рядом с Бенитом. Она посмотрела на мать. Красавица Сервилия безмятежно смеялась, обнажая ослепительно белые зубы. Рядом с хозяйкой расположился поэт Кумий и льстил непрерывно. Мать как будто не замечала растерянности дочери.

— Мама, я не возлягу рядом с Бенитом! — заявила Летиция громко.

Сервилия наконец ее заметила, неторопливо повернула голову и взглянула насмешливо.

— Чем тебе не нравится наш красавец Бенит?

— Он мне противен.

Бенит захохотал:

— Я всегда любил дерзких девчонок.

— Твое место там, где я распорядилась, — тон Сервилии был непререкаем.

Летиция подошла к известной актрисе Юлии Кумской, частой гостье вечеров Сервилии, и, наклонившись к стареющей театральной богине, попросила:

— Юлия, ты не возляжешь рядом с Бенитом?

Актерка улыбнулась так, будто собиралась сказать что-нибудь ласковое, и проговорила шепотом, но шепотом актрисы, который слышен в задних рядах театра:

— Ну разумеется, милочка, тебе не стоит ложиться рядом с ним. В прошлый раз он засунул мне пальцы в вагину и довел меня до оргазма между первой и второй переменой блюд. Так что ты рискуешь лишиться девственности столь необычным способом.

Летиция вспыхнула, окинула пирующих гневным взглядом и бросилась вон из триклиния. Разрезальщик вытянул руку, чтобы помешать ее бегству. Но она увернулась и выбежала в перистиль. Прохладный воздух сада пахнул в лицо. Летти приложила руки к пылающим щекам.

— Мразь! Мразь! — выкрикнула она. И неясно было, к кому относится этот возглас — к Бениту, или к матери, или же к Юлии.

Летиция чувствовала себя такой несчастной. И такой одинокой. Ее никто не любит — даже Элий. Она лишь обманывает себя. Он не любит, он мучается. А мать старательно подталкивает ее в объятия этого подонка Бенита. Вновь перед глазами явилась сцена будущего убийства и пятна крови на сенаторской тоге. Бенит пройдет в сенат, а после кого-то убьет. К несчастью, видение не может служить доказательством в суде. К тому же Летиция не знала, кто станет жертвой Бенита.

Общество Сервилии сделалось вульгарным, едва в нем появился этот тип. Теперь ate находят нужным пошло шутить и громко смеяться — аура эстетизма и легкого, в границах дозволенного, флирта исчезла мгновенно. Как и хорошие манеры. Мужчинам понравилось говорить грубости, женщинам — их слушать.

В перистиле раздались шаги, и в сад вошел. Бенит.

— Куда же ты убежала, маленькая бунтарка? Летти попятилась. Но пятиться было некуда. Перистиль был крошечный. Она тут же уперлась в стену.

— О, я понимаю! — самодовольно хмыкнул Бенит. — Тебе захотелось уединиться вместе со мной. Как видишь, я понял твой призыв. Я здесь.

— Убирайся! — Летти хотела это выкрикнуть, но голос почему-то осип.

— Женщины всегда сопротивляются, зато потом довольны. И ценят в мужчинах только одно — грубость. А я умею быть грубым.