– Ничего. Ничего, Сережа. Давай, действуй.

Отца Даниила, который читал-читал по полковничьим губам о своей судьбе, да так до конца и не дочитал, удивленного, уводят. Полкан смотрит ему вслед, и чувство у него однозначное: наконец поступил правильно.

4.

Егор ждет казацкого каравана с нетерпением. Сколько им надо времени, чтобы наткнуться на первые трупы на мосту? Они ведь едут под парами, минуты за три точно доберутся за того страшного огромного мужика, который лежал крайним, вцепившись ободранными пальцами в шпалы. Объехать его нельзя, и по нему проехать тоже не выйдет – значит, надо высаживать разведчиков, обследовать пути – и дальше Кригов уже сам все поймет.

Поймет, что за мост ехать нельзя. Поймет и даст заднюю.

Егор глядит на часы: проходит десять минут; пятнадцать; двадцать.

Мать сейчас закрылась дома и исходит там желчью. Полкан торчит у себя в кабинете, обрывает телефонный провод. Никто не начнет на него орать, что он шляется… Егор не выдерживает, выбегает за ворота, выходит на рельсы и смотрит на мост. Ничего не видно и не слышно. Туман стоит ровно и глухо, ветер дует на него от Москвы, и, наверное, загоняет обратно в зеленую гущу и отчаянно-веселые солдатские голоса, и тарахтенье моторов.

От заставы ему кричат:

– Егор! Ты чего тут делаешь?!

Он пожимает плечами: так, ничего.

Пора уходить, но ему не уходится. Двадцать пять минут, полчаса. Неужели этот болван просто приказал своим людям расчистить пути от трупов и покатил себе дальше? Но ведь в какой-то момент должен же он испугаться? Должно же до него дойти, что на том берегу творится какая-то запредельная жуть, и что заступать туда нельзя – все, как говорила мать?

Егору хочется вернуться к себе прямо сейчас, немедленно. Вместо того, чтобы обходить репейник, он идет напролом, раздвигая колючие ветки – и раздирает себе ладони в кровь. Смотрит на них тупо; голова идет кругом.

Ну и что?

А если бы он их предупредил – что, они бы не поехали на мост? Все равно поехали бы. Не стали бы они слушать его, пацана, да еще и высмеяли бы при всех, как подняли на смех его мать.

И вообще – так им и надо, этим долдонам; совсем оборзели. И это вот все, весь этот бред про империю, про отвоевание земель, про марширующие армии, бла-бла-бла. На, блин, иди мост один наш отвоюй-ка сначала, герой, сука. Права мамка, сидели себе и сидели, все спокойно было, куда ты полез-то, а?

Егор идет домой, оглядывается на ладони.

Так им и надо – это как?

Да ничего не будет с ними. Прокатятся и вернутся.

А если бы Егор все-таки сообщил им? Сказал Кригову: весь мост усеян телами. Там что-то творится, тела свежие совсем. Там что-то происходит, может, прямо сейчас. Послушайте ее, послушайте мою мать, она не сумасшедшая.

Послушайте ее, а не этого обросшего типа с крестом, у которого вы испрашивали благословения. Который, как и Егор, был там и все сам видел. Который, как и Егор, никому ничего не сказал.

Во дворе все почти уже разбрелись по своим делам; отца Даниила уводят караульные. Полкан сказал его закрыть, пока суть да дело – это Егор слышал. Это Полкан правильно, хотя и сам не знает, насколько. Так Егору хоть чуть-чуть, да спокойнее… Он-то почему не сказал ничего казакам, да и спровадил их туда еще? У него-то какая такая веская причина? Пусть лучше взаперти побудет. Хотя бы его бояться не надо.

Отец Даниил чувствует на себе настойчивый Егоров взгляд, поднимает глаза и ласково Егору улыбается. От этой его улыбки у Егора по коже мурашки бегут.

5.

Монаха ведут на дальний конец коммунального двора; Мишелькин дед не отстает от конвоиров, запыхавшись, шагает вровень. Дознается:

– Куда вы его? Куда ведете его? Слышь, Дягилев?

– Дядь Никит, отвянь. Полкан сказал под замок его. Он свинтить от нас пытался.

– Ох ты, черт… А можно я его у вас на полчасика одолжу, а потом вы уж его куда хотите?

– Это ты с Полканом, дядь Никит. Тебе зачем?

Через пять минут тот же вопрос задает деду Никите уже сам Полкан: на Посту до начальства дотянуться нетрудно. Он смотрит на старика заранее утомленно, мысленно уже настроившись отказать.

– Тебе зачем, дядь Никит?

– Ну… Бабка достала. Надо ей непременно венчаться.

– Я его под арест отправил.

– Так ведь там наверняка же не готово еще ничего, в изоляторе, а? Пока кровать они затащат, пока стол со стулом. Замки еще проверить надо.

– Кстати, надо.

– Вот. А пока мебель втаскивают, я бы его попользовал коротенечко. От него не будет, да и от тебя тоже, Сергей Петрович. А?

– Ну и что у нас тут за порядки тогда будут?

– Может, он и не понял еще, что его арестовывают. Глухой же!

– И как тебя глухой венчать будет, дядь Никит?

– Не спрашивай, Сергей Петрович.

Никите совсем не хочется ни дальше уговаривать Полкана, ни, тем более, тащить отца Даниила к себе, но выхода нет. Жена, как услышала о пришествии на Пост божьего человека, совсем потеряла покой. Никак не могла дождаться, пока он очнется, и теперь вот без отца Даниила сказала Никите не возвращаться. Сегодня она собралась помирать как-то особенно всерьез, и очень спешила повенчаться с Никитой, пока этого не случилось.

А тут такое.

Никита по-честному в бога не верует, но и полностью исключить его наличия не может. Венчаться в текущем моменте кажется ему решением одновременно и бессмысленным, и рискованным. Дело в том, что он уже особенно и не помнит свою Марусю молодой и прекрасной: лежачая и ходящая под себя старуха затмила дерзкую и веселую девушку почти целиком, и тоненький сияющий серп остается после этого затмения от нее прежней только в редких Никитиных снах.

Никита свою жизнь на земле скорее досиживает, а на вечную не рассчитывает. Но если бы вдруг оказалось, что права Маруся и существование в Ярославле было только прелюдией к царствию божьему, то ему хотелось бы там все-таки начать все заново, а не оказываться приговоренным небесным ЗАГСом к бессрочному браку с этой старухой. Кто, в конце концов, гарантирует, что в загробной жизни они непременно встретятся двадцатилетними?

А если там ничего нет, то к чему вообще весь этот балаган?

Так Никита думает про себя.

А вслух Никита говорит:

– Жалко ее очень.

– Ну Никита Артемьич, ну еб твою мать!

Полкан прихлопывает снулую муху на обоях. И, довольный удачной охотой, дает разрешение:

– Ладно. Пока там стелют ему… Иди, если уговоришь.

Так Никита с этой нежеланной победой возвращается к попу в незапертый голый карцер, где последний раз держали буйного Леньку Алконавта, когда он «белочку» словил.