– Их мнение имеет для вас большое значение?

– Вовсе нет, – спокойно ответил Монкриф. – Просто я не люблю выставлять личную жизнь на всеобщее обозрение.

Прикусив губу, Кэтрин рассеянно двигала гребень по крышке туалетного столика. Смотреть на Монкрифа она больше не решалась.

– Кэтрин, вы боитесь меня?

– Вы никогда не давали мне повода вас бояться.

– Это обнадеживает.

– Вы позволили привести из Колстин-Холла некоторых слуг, и даже сундук Гарри. Не все мужчины на это способны. То, что вы редко улыбаетесь, вовсе не говорит о недостатке сердечности. Скорее это особенность личности, как, например, большой рост… или крупная фигура.

– Я кажусь вам большим?

– А как вы думаете? Вы, как башня, возвышаетесь над всеми лакеями. Даже Уоллес должен задирать голову.

– Наверное, мне надо радоваться, что ваши комплименты приправлены уксусом. – Монкриф повернулся и направился к двери.

Неужели она его оскорбила?

Но в дверях Монкриф вдруг остановился, вернулся и стал прямо перед Кэтрин, так близко, что ее юбки задевали его сапога. Кэтрин почувствовала раздражение: ей приходилось задирать голову, чтобы заглянуть ему в лицо.

– Я забыл отдать вам вот это. – И герцог протянул ей руку.

Оказывается, сюрпризы еще не кончились. У Монкрифа на ладони сияло крупное золотое кольцо. В обрамлении из рубинов и изумрудов сверкал великолепный сапфир.

– Что это? – воскликнула пораженная Кэтрин, коснулась пальцем украшения, но не взяла его.

– Наследственное украшение. Его получает герцогини Лаймонд по случаю свадьбы. – И Монкриф протянул ей драгоценность.

– Наверное, Джулиана не отдала его без борьбы, – заметила Кэтрин. Монкриф ответил веселым смехом, который несказанно удивил Кэтрин. Она еще никогда не слышала, чтобы герцог смеялся по-настоящему – звонко и беззаботно. Больше не размышляя, Кэтрин протянула руку и взяла кольцо.

– Довольно яркая вещь, – протянула Кэтрин, рассматривая оправу.

– Оно в семье уже много поколений. Согласен, украшение довольно кричащее, но я не несу никакой ответственности за его внешний вид.

– Я должна его носить?

– Кэтрин, неужели ценности ни в каком виде вас не привлекают?

Она на мгновение задумалась.

– Не могу вспомнить, чтобы человек мне понравился или вызвал неприязнь лишь потому, что у него что-то есть или чего-то нет.

– И Балидон не произвел на вас особого впечатления?

– Балидон? Но ведь это ваш дом.

– А если бы я привез вас в хижину, что бы вы обо мне подумали?

– То же самое, что и сейчас. Разве Балидон – это вы, Монкриф? Вы – это вы. Вы можете сказать, что вы герцог, но что вы за человек?

Монкриф долго смотрел ей в глаза, и не в первый раз. Кэтрин почувствовала неловкость от столь пристального изучения. Ей хотелось спросить, о чем он думает, но вопрос показался слишком, личным. К тому же она сомневалась, что действительно хочет это знать. Она чувствовала в Монкрифе нечто загадочное и боялась его мыслей.

– Раз мои богатства не оказывают на вас никакого впечатления, то лучше бы я оставался простым полковником.

– Я не сказала, что Балидон не произвел на меня впечатления. Замок великолепен, но разве могу я судить о вас по зданию?

– Это облегчило бы дело, – с улыбкой ответил Монкриф и, став внезапно серьезным, спросил: – А по каким же критериям вы будете меня судить?

На этот раз Кэтрин постаралась говорить мягче: – Критерий – ваша честь. Ваше благородство и человеческое достоинство. – Перечисляя эти качества, Кэтрин вдруг поняла, что Монкрифу они в высшей мере присущи.

Протянув руку, она хотела показать мужу, что надела кольцо, но он быстро схватил ее за кисть и, не давая опомниться, снял перстень с правой руки, взял ее за левую руку, сдернул с нее золотое обручальное кольцо и заменил его перстнем Лаймондов. Не успела Кэтрин возразить и даже почувствовать недовольство, как Монкриф повернул ее руку, склонился и нежно поцеловал в середину ладони.

– Ну вот, теперь вы действительно новобрачная.

И лишь когда он вышел из комнаты, Кэтрин поняла, что он не вернул ей кольцо Гарри.

Из-за дождя коляска еле ползла. Глинет придется объяснять, почему она так поздно вернулась в Балидон. Конечно, Кэтрин очень добра, даже излишне добра, но объясняться все равно придется.

«Мой сын болен». Что сказала бы на это Кэтрин?

Будь они по-прежнему в Колстин-Холле, Глинет могла бы рассказать ей правду. Кэтрин бы выслушала ее, перевернулась бы на другой бок и снова впала бы в свой наркотический сон. А теперь? Теперь Глинет понятия не имела, какая будет реакция у Кэтрин, узнай она, что у нее есть сын.

Переезд в Балидон был для Глинет неожиданным ударом, но все обернулось к лучшему. Она не только оказалась ближе к Робби, но еще и получила повышение – стала домоправительницей. Несколько лет строжайшей экономии, и она сможет накопить денег, чтобы купить дом и жить там вдвоем с сыном, а не видеться с ним только по выходным дням.

В жизни ей довелось любить только двоих людей. Один из них был мертв. Глинет представляла себе его образ настолько явно, что ей казалось, будто он вместе с ней едет в коляске, смотрит на их сына. Она почти наяву видела его гордый взгляд, слышала слова, которых он никогда не произносил: «Разве нам не повезло? Мы необычайно удачливы. Мы особенные».

Лишь на обратном пути сознание Глинет возвращалось к реальности, и она до конца проникалась своим одиночеством. Казалось, колеса выстукивают один и тот же рефрен: он никогда не вернется, он никогда не вернется…

Вторым человеком, ради блага которого Глинет была готова на любые жертвы, был Робби. Ее дитя, ее сын наполнял жизнь Глинет светом и смыслом. Каким волшебством она смогла произвести на свет подобное чудо? Сначала беременность представлялась ей страшной бедой, но сейчас присутствие Робби воспринималось ею как Божье благословение.

Каждый раз, возвращаясь от Робби, Глинет клялась себе, что ее сын не будет страдать за ошибки родителей.

В свое время она не устояла и влюбилась в мужчину со сверкающими карими глазами и улыбчивыми губами. Родители были против. Отец считал ее избранника пустым человеком, недостойным брака с его дочерью. А когда Глинет узнала о своей беременности, было уже поздно. Ее возлюбленный, ее надежда и счастье всей жизни, был уже далеко.

Мать Глинет вскоре умерла, а отец, лишившись от горя разума, выгнал дочь из дому, и Глинет пришлось самой устраивать свою жизнь. Сначала, до самых родов, она работала посудомойкой, тяжким трудом зарабатывая себе на хлеб. Чтобы не позорить семью отца, Глинет взяла девичью фамилию матери. Потом, похудев после родов, она устроилась горничной и там узнала о месте в Колстин-Холле.