любезностью и в тот же день пригласила его к себе на вечер.

П. А. Вяземский описал первую встречу Пушкина с Волконской: «Помнится и слышится еще, как она в присутствии Пушкина и в первый день знакомства с ним пропела элегию его, положенную на музыку Геништою:

Погасло дневное светило,

На море синее вечерний пал туман.

Пушкин был живо тронут этим обольщением тонкого и художественного кокетства…»[60].

Лестный прием княгиней Волконской был началом оваций знаменитому русскому поэту со стороны москвичей.

24 октября, перед отъездом Пушкина из Москвы, был устроен в его честь литературный обед, на котором, кроме него, присутствовали Мицкевич, Баратынский, Веневитинов, Хомяков, Киреевский, Раич, Погодин, Соболевский и кн. Вяземский. Всем было предложено несколько тем для импровизаций, и пальма первенства осталась за Мицкевичем, который для своих друзей, не знавших по-польски, импровизировал французской прозой. В его импровизации, свидетельствовал Вяземский, были мысль, чувство, картины и поэтические выражения. Можно было думать, что он читает наизусть поэму, им уже написанную.

Мицкевич подарил Волконской собрание «Крымских сонетов» с посвящением ей, которое сам перевел для нее на французский язык. Здесь написал он одно из лучших своих стихотворений – «На греческую комнату. В доме княгини Зинаиды Волконской в Москве»:

…Весь древний мир восстал здесь из былого

По слову Красоты, хоть и не ожил снова.

Мир мозаичный весь! В нем каждая частица

Величья памятник, искусство в ней таится.

Тут не решаешься на камень ставить ногу —

Глядит с него лицо языческого бога.

Стыдясь за свой позор, гневливо он взирает

На тех, кто древнее величье попирает,

И снова прячется во мраморное лоно,

Откуда был добыт резцом во время оно.

Отъезд Пушкина опечалил его московских друзей и поклонников. Высказывались опасения, чтобы Петербург не отнял поэта у древней столицы. В конце октября 1826 года Волконская посылает в Михайловское литографию со своего портрета и пишет письмо, долго находясь под впечатлением от чтения Пушкиным «Бориса Годунова» 12 октября в доме у Веневитиновых, на котором она присутствовала. Текст этого письма и судьба литографии приведены в книге «По Фонтанке»[61].

Вместе с тем Волконская взяла на себя роль заступницы своих друзей, подозревавшихся в связях с декабристами, и даже лично говорила с Николаем I о князе Вяземском по поводу ходивших о нем неблагоприятных слухов. Но всех уберечь она не смогла. Осенью 1826 года Веневитинова перевели по службе в Петербург, и свой путь в столицу он проделал вместе с библиотекарем графа Лаваля Карлом Воше, который возвращался из Сибири, куда сопровождал дочь Лаваля, Екатерину Трубецкую. Сразу по приезде в Петербург Веневитинов и Воше были арестованы. Три дня провел поэт в сыром, холодном каземате, болезненно воспринимая унизительность обращения тюремщиков, допросы. Его ослабленный организм не вынес простуды, которую он схватил в конце зимы.

Но остались и его строки, обращенные к З. А. Волконской:

Зачем, зачем так сладко пела ты?

Зачем и я внимал тебе так жадно

И с уст твоих, певица красоты,

Пил яд мечты и страсти безотрадной?

«Элегия», 1827.

Сохранились воспоминания о некоторых концертах, которые устраивались княгиней Волконской на сцене ее домашнего театра.

«В великолепных залах кн. Зинаиды Волконской, – говорит очевидец, – как бы в римском палаццо оперы, живые картины и маскарады часто повторялись зиму 1826 и 1827 году и каждое представление обставлено было с особенным вкусом…».

Или вот, например, с каким восторгом описывает кн. Шаликов концерт 15 декабря 1826 года: «Все арии, петые Зинаидой Александровной Волконской, все дуэты сею же повсеместною примадонной с графиней и графом Риччи и дует последнего с Барбери пленяли, удивляли и счастливили многочисленных слушателей»[62].

25 января 1827 года в доме на Тверской давали оперу Россини «Танкред». Замечательный отзыв об этом спектакле оставил Францишек Малевский, друг Мицкевича и будущий его родственник (они оба были женаты на дочерях Марии Шимановской): «В домашнем театре у княгини Волконской „Танкред“ исполнялся целиком. Новые, роскошные костюмы, красивые декорации, стройные хоры, а княгиня и госпожа Риччи [урожденная Лунина] несравненны. Такой игры, как игра Волконской в „Танкреде“, хотя я и не раз видел эту оперу, я даже не представлял себе. Эта роль – только для нее… Я был у нее однажды вечером и, признаюсь, пробыл чуть ли не до утра, потому что слушал тогда совершенно не известную мне музыку, дивно спетые псалмы Марчелло»[63].

Гостьей этого дома была и великая польская пианистка Мария Шимановская. Уже на следующий день по прибытии в Москву она получает приглашение от Зинаиды Волконской, в доме которой, до отъезда той в Италию, Шимановская бывает постоянно.

Красноречивее всего впечатления Шимановской передают в ее письме П. А. Вяземскому слова «о несравненных жителях Москвы, которые приняли польскую артистку с благосклонностью, выраженной так ярко, что она сохранилась на всю жизнь как самое сладостное и драгоценное воспоминание»[64].

А 26 декабря 1826 года в доме на Тверской звучала музыка в честь Марии Николаевны Раевской-Волконской, уезжавшей к мужу-декабристу в Сибирь. «В Москве я остановилась у Зинаиды Волконской, моей третьей невестки, – вспоминала Мария Николаевна в своих «Записках», – она меня приняла с нежностью и добротой, которые остались мне памятны навсегда… Зная мою страсть к музыке, она пригласила всех итальянских певцов, бывших тогда в Москве…»[65]

Удручающее впечатление этого вечера передано очевидцем, который был в числе приглашенных. Мария Волконская не появилась в гостиной, где было много гостей, и сидела в другой комнате за дверью, куда беспрестанно уходила хозяйка дома, думая только о ней и стараясь ей угодить. Отрывок из арии Агнессы был прерван, потому что невольное сближение несчастья Агнессы и отца ее с положением Марии, отняло голос у Волконской и бедная слушательница в соседней комнате залилась слезами. Остаток вечера был печален, как ни старались нарушить печальное молчание шутливыми дуэтами[66].

Не забыла этого вечера и Зинаида Александровна, как видно из ее посвящения, где, обращаясь к несчастной жене декабриста, она пишет: «Я знала тебя всего три дня. Назвала другом, ты слушала нас, когда мы составляли хоры, просила не прерывать пение: еще одну арию, еще, – повторяла ты, – ни завтра, ни после, никогда более я не услышу музыки снова».

Впечатление, производимое пением Зинаиды Волконской, прекрасно выражено в стихах Козлова «Княгине З. В.», с которых