— Нет уж, слушай меня, мистер поганый республиканский ПВ-блондинчик, ишь, пляжный мальчик![194]Если ты считаешь, что можешь словить весь кайф, и тебе за это ничего не будет, так тебя ждет очень большой сюрприз!

— Что ты хочешь этим сказать?

Она смотрит на себя в зеркало, взбивает свою гриву. У меня мелькает мысль — а не тянется ли она к припрятанной опасной бритве?

— Что ты меня больше не трахаешь.

Вот теперь и я сатанею:

— Ну да, ага, и если так, то я буду такой один-единственный.

Она затягивает белый пластиковый ремешок с такой силой, будто не прочь была бы удавить меня им. Полное ненависти молчание; она хватает сумочку, из нее все сыплется, она сгребает свое барахло.

Я смотрю на все это, сидя на кровати, мне на язык просятся разные реплики, гнусные и одновременно примирительные, но я молчу. Воздух словно наэлектризован. Открой я рот — и она взорвется.

Наконец, запихав все в сумочку, она направляется на выход, но у самой двери делает драматический разворот в духе Ланы Тернер[195]и стреляет в упор:

— Попомни мои слова. Ты будешь жалеть об этом дне всю оставшуюся жизнь, — ледяной тон, дрожащий голос, и она гордо покидает комнату.

Я слышу, как хлопает входная дверь. Бегу в гостиную и сквозь жалюзи смотрю, как она, разозленная, идет по проезду к улице. Блин, как она собирается добираться домой? Здесь автобусы не ходят. Я бегу к себе, напяливаю «левисы» и сандалии «хуарачи».[196]

Минут пять занимает поиск ключей от машины, затем я бросаюсь к «шевроле»; визжа шинами, вылетаю на дорогу и мчусь вниз по Конкерор-драйв. Пешком она не могла уйти далеко, даже дойти до южных кварталов Палос-Вердеса. Но ее не видно. Доезжаю до южной окраины ПВ — и там ее нет. А она могла так быстро поймать тачку? Очевидно, да. Я поворачиваю на север, еду до Редондо-Бич — ее нет нигде. Наверно, уже гоняет косячок по кругу в компании местной шпаны в кузове какого-нибудь грузовика. «Эй, красотка! Тебе куда ехать?»

Ну и хрен с ней, говорю я — и все-таки тревожусь за нее.

Еду обратно к дому. Подкатив, вижу перед домом фургон. Вот это новость. Вылезаю из машины, и слышу в доме голоса бойскаутов. Возможно, такое совпадение благословляло меня на притворство. Потом я вспоминаю о доказательствах. Я неспешно захожу в дом, стараясь сдержать дрожь, надеясь увидеть в комнате для отдыха среди бойскаутов отца. Но его там нет. При моем появлении мальчишки смолкают, пялятся на меня, а потом, когда я прохожу в холл, начинают шептаться за моей спиной. Шептаться? С чего бы это? Неужели мой собственный отец выставил меня образчиком того, какими они никогда не должны становиться?

Спальня родителей — нет, он не ищет здесь носовой платок; туалет — нет, он не пускает здесь мастерскую струю на зависть бойскаутам. Я подхожу к двери своей комнаты и столбенею.

Он у моего стола. В нескольких дюймах от его опущенной левой руки — два сверточка из фольги с бензедрином. За пепельницей, которую я сам сделал в средней школе, почти на виду лежат шесть аккуратно скрученных косячков. Но он не смотрит на наркоту, он смотрит на меня, да с таким офигевшим, ступорным лицом, будто только что получил подтверждение того, что я пидор и вообще работаю на КГБ. В правой руке он держит игральную карту — и я знаю, откуда он ее вытащил: из моего старого «Руководства для бойскаутов». Еще я знаю, что это бубновый валет, но ошарашен он не этим. Рисунок на ней — скверное, зернистое фото монахини (представьте себе молитву развязной мексиканской поистаскавшейся шлюхи, богохульно облаченной в монашеское одеяние), позади которой примостился ухмыляющийся голый джентльмен. Ее губы сложены, словно она в наслаждении произносит «О!». Его здоровенный хрен засунут ей в задницу.

— Что ты делаешь в моей комнате? — говорю я, подходя к окну и вставая так, чтобы ему пришлось повернуться спиной к колесам и косякам. В окно я вижу Джоя и еще нескольких скаутов, они вышаривают что-то палкой в густом кустарнике.

Его начинает трясти — ну прямо Джим Андерсон, застукавший Бада с поляроидной фоткой промежности Бетти.[197]

— Я искал твое «Руководство для бойскаутов»… и наткнулся вот на эту мерзость.

— Врешь. Ты просто шарил в моих вещах, — и поняв, что же я сказал, я смеюсь. Я никогда не разговаривал с ним так, но здесь и сейчас это не имеет значения. Вся эта сцена — фигня, ерунда. Я тревожусь о Черил.

— Не смей так со мной говорить, молодой человек. Никогда не смей.

— Отдай, — я указываю на карту. — Мне неизвестно чего стоило ее раздобыть.

Он сует карту в карман зеленой рубашки и смотрит в окно. У Джоя на острый конец палки насажена отчаянно дергающаяся лягушка.

— Мы об этом еще поговорим, — бросает отец и в раздражении проходит мимо меня.

Не-а, ничем не могу помочь. Я сгребаю колеса и травку, рассовываю их по карманам и выскакиваю из дома.

Я еду к Нилу, в разноуровневый дом в испанском стиле с видом на Авалон-Коув. Он подстригает газон, но я толкусь вокруг да около, рассказывая, что у нас с Черил вышел скандал, но не говоря, из-за чего. Он сочувственно выслушивает меня, после чего говорит: «Думаю, это было неизбежно». Конечно, он имел в виду, что это не могло продолжаться долго, слишком уж разными мы были. А я понимаю, что даже Нил считает наши отношения просто сексом.

Около четырех я звоню Черил; на заднем плане играет проигрыватель Ларри, брата-близнеца Нила — Барток, концерт для скрипичного оркестра. Я не собираюсь говорить «Прости, Черил, давай убежим вместе». Но мысль о том, что я теряю ее, невыносима. Трубку берет ее мать, говорит она невнятно. Нет, ее нет дома — отбой.

Вот теперь я встревожен всерьез. Что, если эта шпана изнасилует ее, убьет и сбросит тело со скал? Как я тогда буду чувствовать себя всю оставшуюся жизнь?

У Нила сегодня свидание, ему надо подготовиться, так что часов в шесть я уезжаю. Разумеется, у меня нет никакого желания ехать домой и выслушивать тираду «Папе лучше знать». Я еду вниз, к набережной Редондо-Бич. Она битком набита из-за жары — майки долой, из приемников разносится «She loves you».[198]

Жуткий оранжевый закат. Я мотаюсь туда-сюда, меня переполняет нежность к Черил, сочувствие, низкопробное и в то же время глубокое; я наконец-то вижу зерно истины во всем этом, поняв, что кто бы ни заделал ей ребенка, но ведь она хотела выйти замуж именно за меня. Ведь это меня она любит. Может, она сейчас как раз дома, выплакивает глаза в атласную подушку — просто попросила мать говорить, что ее нет. Слушай, ты, хам! Гони туда сейчас же, вломись через дверь с занавеской, оттолкни с дороги ее мать и прижми к себе эту девушку. Будь же, ради Бога, мужчиной! Докажи ей, что ты любишь ее, поезжай к ней и докажи ей это прямо сейчас.