— Я положу кассету здесь, на стол, — крикнул я, и тут она вышла из двери позади меня.

— Я заберу ее.

Я обернулся к ней, и мозги вырубило напрочь. Я расплылся в такой улыбке, что зубы засверкали как хромированные, глаза превратились в фары дальнего света, которые тут же взорвались. Моя голова пролетела сквозь ветровое стекло, колесо сокрушило ребра. Какое-то время, показавшееся мне несколькими минутами, я был абсолютно уверен, что вижу перед собой привидение.

Мое впечатление о ней, основанное на ее голосе, когда она пела, было безумным — но оказалось верным: она почти не изменилась. Деннис мумифицировался, да, а Шарлен осталась свежей, будто в шестьдесят седьмом ее заморозили и лишь сегодня утром вернули к жизни. Она словно шагнула с обложки первого альбома «Stingrays»: волосы торчали вульгарными каштановыми патлами, вишнево-красные губы, бледная кожа, такая же, как у Черил, светящаяся юным румянцем даже в жестком утреннем свете. Ее глаза — я никогда этого не замечал, ни одна фотография не передавала этого — были совершенно того же оттенка, что у Черил — такое же бледно-голубое сияние.

Она разбила мне сердце; ее нежные губы изогнулись в легкой саркастической усмешке, так похожей на улыбку Черил. Просвечивающее красно-синее шелковое японское кимоно едва прикрывало бедра, из него выпирали роскошные буфера «кадиллака» пятьдесят восьмого года; торчали упругие соски, показывая готовность к любым коллизиям — и из-за них мне захотелось запрыгнуть за ее руль, подобно Хаду, и гонять, гонять по всему побережью под запах паленой резины, пока у меня не пропадет стояк, и я не выведу из строя ее мотор.

— Так ты, значит, ди-джей, — ангельски произнесла она все тем же стервозным голосом, да еще будто у нее был полный рот жвачки.

— Так ты, значит, греза моей юности, — слышу я собственный голос, хриплый и напористый, как у Бельмондо, подсевшего на дексатрим.[176]

— Сомневаюсь, — ее глаза шарили по моему телу. — У нас неплохо шло с латиносами и дешевыми пижонами. А ты, по-моему, все же из тех, кто заслушивался «Beach Boys».

— Все верно, и такое было. Но время от времени я ездил в скверные кварталы, затоваривался травкой и слушал «Stingrays» на «вибра-сонике» до полного окоченения.

Ну, слава Богу, она рассмеялась:

— Как-то одиноко выходит…

— Да нет, обычно мы ездили компанией.

— Ага, ага, знаю. Несколько прыщавых парней с кроличьими зубами.

— Больше было похоже на «Возвращающуюся королеву», — от ее улыбки я почувствовал себя отважным и невозмутимым. — Или на девушку из рекламы «Брек» со шпанской мушкой.

— Да неужели? Могу спорить, домой ты приезжал со следами губной помады на «бермудах».

— Так и было. А изо рта пахло анчоусами.

Она поморщилась:

— Пассажи вроде этого придержи лучше для своего эфира.

— Мы заезжали за пиццей, — объяснил я.

— Это то, что ты говорил Оззи и Хариет?

— Уорду и Джун.[177]

— А помаду на штанах как объяснял?

— Платка носового не было. Ей пришлось вытирать губы о мою промежность.

— И что, тебе верили?

— Говорили, чтоб прекратил молоть чушь для озабоченных и шел к себе в комнату подрочить.

— Хороший совет, — она протянула руку за кассетой. — Только не говори, что с тех пор ты оттуда не выходил.

— Ну не совсем так, — я вложил кассету ей в ладонь. На ее пальце сверкнуло бриллиантом здоровенное обручальное кольцо, как зуб ухмыляющегося зулуса.

— Я обязательно ему передам, — сказала она, улыбаясь широко и непринужденно.

Кассета скользнула в карман ее кимоно, и она прошла вплотную ко мне, направляясь на лестницу. Я уловил сладкий запах дешевых духов с запахом тропических фруктов — такими же «Juicy Fruit» душилась Черил; как, наверняка, и многие другие девчонки. В магазине «Трифти» они стоили два бакса за унцию, вульгарные и возбуждающие, как хорошее траханье.

Она начала подниматься по лестнице, в солнечном луче блеснул серебряный браслетик на лодыжке.

— Я вообще-то ждал, что он пришлет за ней кого-нибудь, — я отлично понимал, что всего лишь пытаюсь тянуть время.

— А, ну да… — она остановилась и обернулась, и я заметил у нее на шее красную отметину. Это мог быть засос — а мог быть и кровоподтек, — …он сейчас в студии. Должно быть, у него из мозгов вылетело, — и она бесцеремонно двинулась дальше, вверх. — Из того, что от них осталось.

Я все стоял и смотрел на нее снизу вверх. Кимоно было коротким. Трусиков на ней не было. На верхней площадке она резко обернулась и посмотрела вниз.

— Знаешь, ты совсем не такой, каким я тебя представляла. Я имею в виду, судя по голосу.

— Я и не думал, что ты фанатка моей программы.

— Вовсе нет. По-моему, у тебя нет никакого вкуса.

— Но слушать-то приходится. Раз уж муж слушает.

Она презрительно фыркнула:

— У нас раздельные спальни.

Оба-на.

— А каким вы меня представляли, миссис Контрелл?

— Не знаю. Прекрасным принцем или, может, вроде того, — в тоне звучала издевка, но что-то подсказывало мне: не пропусти этот момент.

— С чего бы именно так, из-за Спящей Красавицы?

— Ага. Отрастить волосы, спустить косу из окна.

В солнечном свете ее патлы выглядели жесткими, как стальная стружка.

— Я бы попробовал по ней залезть, — ответил я. — Только боюсь, руки бы изрезал.

— Ну так иди по лестнице, — усмехнулась она.

Я заколебался. Она что, приглашала меня к себе прямо сейчас?

И тут она рассмеялась, легко, с оттенком вежливого здравомыслия, показывая, что это был всего лишь пустой флирт. Показывая, что она была просто динамщицей.

— Тебе лучше бы ехать отсюда, — предложила она почти любезно. — Он из себя выходит, если видит, что ворота открыты.

Она исчезла в коридоре верхнего этажа, и, видимо, решив, что я уже ушел, весело рассмеялась над чем-то. Я услышал, как захлопнулась дверь. И вышел.

Вернувшись в «Тропикану», я завалился в кровать. Погружаясь в дремоту, я рассеянно баловался со своим крантиком, думая о Шарлен. Но это были напрасные мечты. Она была не просто замужем — она была замужем за полным психопатом, способным, очевидно, на любую жестокость. Более того, хоть она и выглядела вполне нормально, по крайней мере внешне, но живя с таким типом, она ipso facto[178]не могла остаться нормальной сама, как не может не покоробиться пленка, оставленная в раскалившейся под солнцем машине. Эх, а вот в мире получше…