Совсем без башки стала без бабушки-то! Что люди скажут, увидев, что приличная девушка идет за уголовником в его каморку? Да и не безопасно это! Мало ли что у него на уме? Вон как успел приодеться и на такси раскатывает. Наверняка взялся за старое. Зачем она идет с ним, куда? Приключений на мягкое место ищет? Ну, ну! Мало их, приключений-то, за последний месяц стряслось, еще надо добавить, да?

– Ба, отстань! – неожиданно выпалила Алиса вслух и поспешно прикусила язык.

– Что, ругается? – усмехнулся он, маршируя с левого боку.

– А?

Алиса покраснела. Не хватало еще, чтобы и он счел ее сумасшедшей. Сначала этот сытый следователь, поспешно удравший от нее на обед. Теперь Аристов, да?

– Бабуля нотации продолжает читать, спрашиваю? – без намека на издевку поинтересовался Петр Иванович и, не дождавшись ответа, начал рассказывать. – У меня дружок был по первой ходке. Молодыми мы тогда были с ним, горячими! А почему? Потому что молодость, она… она глупая, дочка. Все видится не так, как есть на самом деле. Вот мы с ним на уловку паскуды одной и повелись, как два дурака. И попались… Сели вместе, вместе вышли. Решили, что все, ни-ни, никогда больше. И начали вроде жить-то. По-людски жить. А потом его… А потом его взяли и… убили, дружка-то моего. Ни за что, понимаешь, дочка. Просто портрет лица его кому-то не понравился, его и кокнули. И я остался один. Без кореша.

– Кажется, у вас это называется – подельник? – вспомнила Алиса наевший глазную мозоль сериал.

– Не, другом он мне был. Подельник – это когда на дело вместе идут. А дела-то тогда не было. Потом оно уже появилось, дело-то. Без него. Но из-за него!

Аристов распахнул дверь подъезда, подал ей руку, помог перешагнуть высокий щербатый порог, свернул за кабину лифта к узкой, выкрашенной коричневой краской двери.

– Мне то добро не нужно было, – продолжил он рассказ, выуживая из кармана джинсов ключи и отпирая ими дверь. – Отомстить я за него хотел, за Антоху-то.

– Отомстили? – Она шагнула следом за Аристовым в теплую прихожую размером с вагонный тамбур.

– А как же! – не без удовольствия протянул Петр Иванович, включил свет, снял шапку и куртку. – Ты раздевайся, проходи. Здесь жарко.

Она сняла шубку, шапку, отдала ему. Он тут же развесил все по гвоздям, набитым по стене. Снимать сапоги Алиса не стала, хотя пол блестел чистотой, даже ковровая дорожка загибалась дугой из коридорчика куда-то в комнату.

– Я у этой паскуды, из-за которой Антоха погиб, все добро снес в комиссионку.

– Обокрал! – ахнула Алиса.

Вошла в комнату и остановилась как вкопанная – с дивана у стены из-под толстого ватного одеяла на нее таращился заспанный растрепанный подросток.

– Обокрал, конечно. И с того добра ни копейки не взял себе. Антохиной бабе с пацаном отдал. Вот с той поры и говорит он со мной, и ругает, и советует, как баушка твоя давеча, – он подтолкнул ее в спину. – Ты не бойся, это Андрюшка. Местный он, из этого дома и подъезда. Родители его запили и из квартиры снова погнали, у них там шалман. Я и приютил. Пускай поспит, поест. Мне не жалко.

– Привет, – еле выговорила она и без сил опустилась на скрипучий венский стул рядом с диваном. – Я Алиса.

– Без тебя знаю, кто ты, – грубо отозвался Андрюшка, свешивая с дивана ноги в разных носках. – Чего уставилась? Бездомных пацанов никогда не видела, что ли?

– Не видела, – Алиса шумно втянула в себя воздух, реветь, наверное, ей сегодня все же придется. – Только в кино.

– Во, дядь Петь! Видал? – громко и зло рассмеялся подросток. – Я прямо из кино! Алиска твоя чего несет, а!

Аристов выглянул из-за платяного шкафа, который разгораживал большую комнату без окон на спальную и обеденную зоны. Громыхнул алюминиевым трехлитровым чайником, крякнул, бормотнул что-то маловразумительное и снова скрылся.

– Ты жизни ваще, что ли, не видала, Алиска? В аквариуме живешь, да?

Ноги Андрюшки в полосатом и черном носках опустились на ковровую дорожку, замысловатой петлей устилающую всю спальную часть. Он чуть помешкал, потом одеяло полетело в сторону, и Алисе пришлось до крови прикусить губу. Реветь от жалости на глазах мальчишки было нельзя, это значило обидеть его насмерть. Он вон какой говорливый и взрослый уже. И жизнь, похоже, знает лучше ее.

Но подлая жалость просто внутренности ей выворачивала. В носу щекотало, в глазах щипало, в горле будто нарыв вздулся.

Такую худобу она точно только в кино и исторических хрониках видела. В застиранных до дыр спортивных штанах чуть ниже коленей и майке-алкоголичке, наверняка с чужого плеча, Андрюшка запросто мог сойти за узника концлагеря со своими выпирающими ключицами, торчащими из прорех майки ребрами и руками дудочкой. Синие глазищи с плошку, синяки от недоедания в пол-лица, торчащие уши, пухлый рот, веснушки по вздернутому носу и всклокоченная, будто месяц не чесанная русая шевелюра.

– Чего зыркаешь? – Он выпятил нижнюю челюсть и засопел, раздувая аккуратные ноздри веснушчатого носа. – Не хрен на меня так зыркать, поняла? Дядь Петь, чего она, а?! Я щас уйду тогда, дядь Петь! Она реветь собралась, чего это, а?

– Ты, Андрюха, хорош бузить, – спокойно ответил дядя Петя, выбираясь из-за шкафа с вскипевшим чайником и парой разномастных чашек. – На баб внимания меньше надо обращать. Они ведь тебя сначала пожалеют, а потом и под венец поволокут. Не успеешь крякнуть, пацан.

– Чего?! – это Андрей с Алисой одновременно выпалили и на Аристова уставились. – Чего, чего?!

– Чай, говорю, пить давайте. Андрюха, неси колбасу со стола. У меня не сто рук-то.

Мальчишка метнулся за шкаф, вернулся с табуреткой и тарелкой с колбасой. Поставил табуретку возле дивана, застелил газетой, на нее водрузил тарелку, отобрал у Аристова чашки, расставил. Потом и чайник забрал, начал разливать кипяток.

– Ты с сахаром? – спросил он у Алисы, глянув на нее исподлобья.

– Я это… Не хочу чаю. Я пойду, наверное, – она чуть приподнялась.

– Сидеть, – веско обронил Аристов, и она снова опустилась. – Никуда ты не пойдешь, пока не расскажешь, что стряслось в харчевне той, откуда я тебя приволок.

– Ничего не случилось! – Она поспешно схватила чашку, куда Андрюшка всыпал три с верхом чайные ложки сахара, влил заварки и разболтать успел. – Все в порядке.

– Вижу я, в каком ты порядке, – отозвался Аристов ворчливо, сел на край дивана, подхватил с тарелки колбасу, сунул в рот сразу целый кусок, принялся жевать. – В гроб краше кладут. Может, увидала кого там, а? Куда-то утром ходила… Ничего не сказала, куда, зачем? Я же тебе хоть и не родной, но и не совсем чужой. Что-то типа крестного. А крестный папаша, он роднее всех родных. Знаешь почему?

– Почему?

От чашки с чаем, в которую она уткнулась, обдавало паром глаза, щеки. То ли от этого пара чертова, то ли от того, что эти двое сейчас смотрели на нее с бескорыстным, незатейливым участием, реветь хотелось все острее.