Глядя на руины Левкиной машины внутри сетчатого загончика без дверей, я невольно вспомнил выражение «со следами былой красоты». Те места любимого авто Джеймса Бонда, которые не затронула авария, смотрелись гордо и величественно, но моторный отсек, как и на фото, был сплющен в гармошку: трудно было понять, как это выглядело раньше. Я представил, с какой силой Левка врезался в треклятый бетон, и поежился…

— Вы осматривайте, сколько надо, а я пока потренируюсь, — сказал сержант. — Здесь удобно, места много. У нас в полицейской академии послезавтра зачет по первой помощи.

Котов нырнул в бокс № 8, а когда вынырнул, то нес с собой коврик и серый поролоновый манекен. Коврик он расстелил на дорожке, а манекен положил «лицом» вверх и стал ожесточенно давить на поролоновую грудную клетку. Я не стал дожидаться, когда сержант перейдет к искусственному дыханию, и втиснулся внутрь загончика «Астон Мартина». Правая дверь была снята и лежала рядом, так что ничто не помешало влезть на переднее сиденье. Пол был усеян стеклянной крошкой, руль сломан, и на нем повисла белая тряпка — сдувшаяся подушка безопасности. А вот золотисто-бежевая обивка салона выглядела нетронутой. Приборная панель почти не пострадала, даже ремень безопасности был целехонек. Щелкнув, я проверил застежку на себе — порядок. Со щелчком расстегнул ее обратно — без проблем. Провел ладонью по приборной панели и нащупал бугорок. Это еще что? А, прикуриватель. Левке, который не курил, он был без надобности. Потянув его из гнезда, я заметил, что сквозь отверстия в рукоятке продета цепочка, а на ней брелок — такой же золотисто-бежевый, как и обивка салона, но с буквами «Б.П.». Инициалы были чьи угодно, но только не Левкины. Выходит, он купил подержанную машину? Не верится.

Бочком-бочком я выбрался обратно из автомобиля и подозвал сержанта, который как раз сделал перерыв в своих упражнениях и оставил в покое бедный манекен.

— Можете узнать, кому раньше принадлежала машина брата? — спросил я.

— Могу, — кивнул Котов. — Сведения не секретные. Завтра будет мое дежурство, пробью по базе. Когда выясню, как вас известить? Через ватсап? Телеграм? Аккаунт в фейсбуке?

— Просто скиньте на мейл. — Я продиктовал адрес Котову, а тот сразу забил его к себе в смартфон. После чего я зашарил по карманам — машинально, без задней мысли. Но для сержанта мои намерения, похоже, выглядели так очевидно, что он переменился в лице.

— Не вздумайте! — отчаянным шепотом произнес он, тревожно озираясь. — Вы чего? Нам разрешено и даже предписано помогать населению, но принимать благодарность — ни-ни. Всё, кроме «спасибо», нельзя. Мы же при исполнении! Здесь недавно один потерпевший, режиссер Ольшин — может, знаете? — подарил стажеру билет на спектакль. Тот сдуру взял. Так майор на утреннем разводе такого фитиля ему вставил! Тихо, вежливо, но по самое не хочу, как он умеет. Сказал, что еще один раз — и его даже в охрану собачьих площадок не возьмут. С Мымрецовым его сравнил, с ушлепком! А это ведь такой стыд…

Через два часа я добрался до нашей конспиративной квартиры, встретил на кухне Асю и узнал две новости. Первая: завтра летим в Танзанию. Вторая: нам предстоит убить судью.

Звали судью Аркадий Даниилович Кульмашонок. Сразу же после 4 декабря он исчез из своего восьмикомнатного пентхауса на Большой Дмитровке и, как теперь выяснилось, материализовался еще полгода назад на африканском континенте — в столице Танзании городе Дар-Эс-Салам на Ууру-стрит, в трехэтажном особняке, принадлежащем Юджину Кроули (Eugene Krowley). То же имя значилось и в новом паспорте Аркадия Данииловича.

В Танзанию мы четверо прибыли как американские туристы, поэтому Сергей Петрович выбрал для нашей команды замысловатый маршрут с двумя пересадками — в миланском Malpensa и в нью-йоркском John F. Kennedy. Кое-что о Кульмашонке я еще раньше знал из СМИ, а во время перелетов и между рейсами у меня было достаточно времени, чтобы изучить его досье в подробностях. К тому моменту, когда наш самолет приземлился в аэропорту Julius Nyerere, я успел проникнуться к клиенту сильнейшей неприязнью.

Вопреки своей уютной и плюшевой фамилии этот федеральный судья по уголовным делам в прежней жизни не был ни уютным, ни тем более плюшевым. Даже среди басманной братии черных судейских ряс, где уже, наверное, лет двадцать не водилось святых, героев или подвижников, он выделялся какой-то бестрепетной бессовестностью. О своем мнении по делу он узнавал от начальства и никогда не подводил. Если надо было отпустить виновного — без колебаний отпускал. Если требовалось посадить невиновного — с удовольствием сажал. При отсутствии состава преступления, при отсутствии события преступления, при отсутствии пострадавших, при наличии алиби, которое подтверждали десятками свидетели, Кульмашонок становился глух и слеп и сажал все равно. Потому что мелкую правду фактов перевешивала Большая Истина, живущая в его телефонной трубке. Эта истина по проводам приходила к нему из особого телефона, телефон был в особом кабинете, кабинет — в доме на особой площади, а площадь — в самом центре Москвы.

Сколько всего судеб переломал этот невысокий седеющий дядечка с бархатными глазами лемура, в досье не говорилось. Пять сотен? Семь сотен? Тысячу? Больше? Подозреваю, что немалая часть темной энергии моих весов накопилась благодаря Кульмашонку. Я не знал, к скольким смертям Аркадий Даниилович был причастен персонально. При отсутствии в нашем Уголовном кодексе смертной казни точные цифры могла бы дать лишь небесная статистика — ей одной ведомы тончайшие связи причин и следствий.

Впрочем, два случая с личным участием Кульмашонка все же были задокументированы.

Еще на заре карьеры судьи в столице ему дали поручение надавить на Рубена Алиханова, юриста компании «Пластикс». В ту пору бригада следаков, вооружившись иглами и суровыми нитками, шила тома второго дела главы компании Сергея Каховского. Говорят, сам Пал Палыч Дорогин рвал и метал, требуя насобирать Каховскому на пожизненное. Алиханов мог бы упростить задачу, оговорив шефа, но отказался. Его бросили в тюрьму, где он заболел туберкулезом. Отечественные лекарства не помогли, а передавать ему импортные судья запретил: это был последний способ добиться показаний. Упрямец снова отказался. Когда через полгода сердобольный Верховный суд заменил Алиханову тюрьму домашним арестом, этот вердикт можно было только положить ему на свежую могилу.

Несколько лет спустя нечто похожее случилось с еще двумя подопечными Кульмашонка — блогерами Кириллом Малининым и Андреем Бурениным. Оба, независимо друг от друга, случайно раскрыли наглую схему увода бюджетных денег, практикуемую чиновниками МВД. На этот раз от судьи требовалось не разговорить обоих, а скорейшим образом их заткнуть. Аркадий Даниилович справился: воры превратились в потерпевших, а блогеры — в клеветников, и в этом качестве были задержаны в зале суда, куда пришли как свидетели. Обоих препроводили в одиночки, и оттуда они уже не вышли. Малинин в своей камере повесился, перед этим нанеся себе пять ударов по голове, а Буренин, который прежде не жаловался на здоровье, скоропостижно скончался от эмфиземы легких. После этих двух печальных происшествий Кульмашонок выразил официальное сочувствие родным и близким покойных и закрыл дело. А откуда у Аркадия Данииловича потом взялись деньги на особняк в столице Танзании и неплохую ежемесячную ренту, история умалчивает.