– Боже правый… – только и смог вымолвить доктор Ричардс.

Его жена промолчала. Она вспомнила события двухлетней давности, когда они ездили смотреть пантомиму.

Энни медленно открыла глаза. Ее удивило то, что она вообще их открыла. Последнее, что девочка помнила, – она сидит на кровати, боясь заснуть из-за того, что только что кричала на деда. Сон мигом прошел. Вернулся страх, но не такой большой, как прежде. Уже наступило утро, и бабушка скрипела половицами, ходя внизу по дому. Энни не испытывала настоящего страха в светлое время суток. Куда хуже было ночью. Хотя страх перед дедом никогда не покидал девочку, ночью он превращался в удушливый ужас, когда до слуха ребенка долетало, как дед на чем свет стоит ругает бабушку. До прошлой ночи Энни никогда не слышала криков бабушки, а услышав, не смогла сдержаться. Голос деда, низкий и ужасный в своей злобе, проникал через тонкую стенку. Маленькое тельце Энни напряглось в кровати. Затем послышался голос бабушки: «Нет! Нет! Я не буду! Не буду!» Ледяной ужас сжал Энни сердце. Не выдержав, она закричала: «Дедушка! Не обижай бабушку! Не обижай!» Затем возникла тревожная тишина. Девочка сидела, парализованная ужасом, и ждала, когда откроется дверь… Но сейчас было утро. Сочельник.

Серебро легкого восторга пронизало все ее существо, отогнав ночные страхи и мысли прочь. Подогнув коленки к груди, Энни свернулась калачиком и засунула голову себе под юбку. Она любила так скручиваться, когда хотела помечтать о чем-нибудь хорошем. Вчера вечером она повесила свой чулок… Сегодня приезжает Кейт… В половине двенадцатого она встретится с доктором, и, возможно, у него будет свободное время и он покатает ее на своем автомобиле… Вздрогнув, Энни сильнее обняла себя за коленки.

Когда бабушка осторожно убрала ткань с ее лица, зеленые глаза Энни улыбнулись ей. Длинные, темные, словно присыпанные угольной пылью, ресницы изгибались. Они затрепетали под дугами бровей. Нежная кожа порозовела от тепла дыхания. Бабушка пригладила пряди серебристых волос, которые выбились из косы девочки. Легкими движениями она открыла чистый лоб внучки.

– Ну, лапочка, пора вставать.

– Сегодня сочельник, бабушка!

– Да, дорогуша, сегодня сочельник.

– А Санта-Клаус придет?

– Придет ночью, лапуля. Но надо вставать. Живее…

Ни одного слова о событиях прошедшей ночи не было произнесено, но вид бабушки с длинными, скрывающими тело рукавами вызвал у ребенка воспоминания о ночных страхах. Энни не ожидала, что бабушка будет распространяться о деде. Они вообще предпочитали никогда не говорить о нем. Но вчера девочка не сдержалась и закричала. Теперь она хотела, чтобы бабушка все же сказала ей что-то. До этого Энни никогда не видела Сару с опущенными рукавами платья. Она и прежде замечала всякие странности, случающиеся всякий раз после того, как дед кричал на бабушку. Однажды Сара, а тогда на дворе стояло жаркое лето, несколько недель проходила с шарфом, обмотанным вокруг шеи. Еще как-то раз что-то случилось с ее пальцем, и бабушка некоторое время носила на нем повязку, а когда повязку сняли, палец оказался немного кривоватым… Энни пристально вгляделась в лицо бабушки, блеклые глаза которой с маленькими, изборожденными морщинами мешками под ними смотрели на внучку успокаивающе.

Малышка обняла ее за шею и поцеловала.

– Можно я надену чистую нижнюю рубашку и панталоны?

– Нет. До завтра не надо, лапочка. А сейчас спускайся вниз и умывайся.

Когда бабушка говорила с ней в таком тоне, это значило, что в полдевятого возвращается после долгой смены дед. К его приходу внучке следовало уже позавтракать и тихо сидеть, пока дед ест, или идти играть во двор.

Энни умылась в тазу, который стоял на стуле без спинки, примостившемся между буфетом и дверным проемом. Бабушка нагрела ей воды. Энни хотелось бы поплескаться, но она знала, что этого делать не следует. Стоя перед огнем, на котором стояла большая черная сковородка с шипящим беконом и гренками, девочка натянула на себя нижнюю рубашку, панталоны, ситцевую детскую юбочку, затем фланелевую, голубое шерстяное платье и белый, украшенный оборками передничек. Сев за стол, Энни произнесла благодарственную молитву.

Доев, Энни промокнула оставшийся жир куском пресной лепешки, пристально следя при этом за реакцией бабушки. Кейт говорила, что так делать не следует, и бабушка, хотя и с неохотой, иногда журила внучку за плохие манеры. Еще раз помолившись, Энни встала из-за стола. Огонь в камине весело горел, даруя свое тепло. Девочке захотелось присесть рядом и почитать какую-нибудь книжку, но она помнила, что надо идти встречать Кейт. Вспомнив страхи минувшей ночи, Энни быстро натянула на себя пальто из толстой ткани, с виду похожее на матросский бушлат, надела на голову красную шерстяную шапочку с помпоном наверху, взяла перчатки и поцеловала на прощанье бабушку.

– Ходи там, где сухо, и не играй в снежки, дорогуша, – сказала бабушка. – Снег нынче грязный. Сегодня приезжает Кейт. Не испачкайся.

Малышка кивнула головой и выскочила на улицу. Пройдя задний дворик, она подошла к уборной. Вовремя! Калитка распахнулась, и во двор, тяжело ступая, вошел дед. Ахнув, Энни резким движением отодвинула щеколду и заскочила внутрь. И только запершись, она почувствовала себя в безопасности. Это чувство переполняло ее сердце всякий раз, когда Энни приходила в уборную. Тут ее никто не смог бы достать. В уборной было тихо и спокойно, словно в маленьком квадратном домике. Красный и белый цвета. Надежная щеколда на двери.

Пол выложен красным кирпичом. Стены побелены. Выкрашенный белой краской деревянный стульчак находился как раз в центре, занимая половину пространства. Для Энни он был подобен алтарю. В уборной почти никогда не воняло. Бабушка каждый день высыпала в отверстие золу и тщательно мыла все вокруг. Отвращение вызывали лишь золотари, которые, открыв черный люк, совковыми лопатами на длинных ручках вычищали содержимое уборной. Ее антипатия имела столь глубокие корни, что Энни ни за что не согласилась бы, следуя примеру своих подружек, идти за телегой золотарей, распевая во всю глотку:

Рано утром, на рассвете,

Зачесался Том Грязнуля…

Девочка отводила взгляд от грязных мужчин, но испытывала жалость к лохматой лошади. В своих мечтах она распрягала животное и отпускала бедолагу на волю.

Энни заслышала топот ножек по заднему дворику Малленов. Стукнула калитка соседей, затем распахнулась, скрипнув, ее собственная.

Жалобный голосок нараспев начал выкрикивать во дворе:

– Эн-ни! Вы-хо-ди, Эн-ни! Эн-ни!

Выскочив из уборной, девочка подбежала к подруге и поспешно увлекла ее прочь со двора в переулочек, тянущийся позади домов.

– Я не знала, что твой дед уже пришел, Энни, – извиняясь, сказала Роузи Маллен.

Она не удивилась поспешности подруги. Роузи знала о деде Энни даже больше его собственной внучки, так как в ее семье родители часто обсуждали дела соседей. К тому же, несмотря на низкий рост, Роузи была на два года старше Энни. Девочка пошла в свою мать: низенькая и пухленькая, с маленькими яркими глазками на круглом лице. Темные волосы были заплетены в короткие, не больше двух дюймов, косички, которые торчали за ушами Роузи. Она была некрасивой, но трогательно милой. Энни души не чаяла в подруге. Роузи была ей за это благодарна, хотя и не представляла себе всей глубины ее привязанности. Она только знала, что Энни Ханниген – ее лучшая подружка. Если девочки начинали говорить что-нибудь обидное о ее деде, доводя Энни до слез, Роузи била обидчиц кулачком в грудь или ладонью по лицу.