Выйдя к бульварам, она позвонила из автомата, но телефон не отвечал: было слишком рано. Она купила газету на мелочь, которая оставалась у нее в кошельке, и села на скамейку. Напротив нее старуха в потертом бархатном берете, сюсюкая, кормила голубей. Голуби жадно клевали, а старуха время от времени посматривала на нее, будто приглашая разделить с ней любовь к пернатым, и Наташа думала: «Знала бы она, почему я здесь сижу и чего жду».

Наташа развернула газету. Она почти не понимала того, что читает, но ей нужно было убить несколько часов, остававшихся до появления Павловского, и заставить себя не думать о возможных препятствиях: он мог быть не один, мог по каким-нибудь причинам не прийти вовсе, мог не захотеть с ней встретиться. Надо было быть готовой ко всему, надо было проявить хитрость и, главное, набраться терпения: ждать ей, возможно, придется несколько часов. Но она впервые в жизни чувствовала, что сильнее его. Ей не было страшно.

Просидев на бульваре около часа, снова позвонив и снова безрезультатно, она направилась в сторону Пушкинской площади. Скоро Наташа почувствовала, что начинает уставать, и снова села на скамейку, потому что силы надо было сберечь во что бы то ни стало.

Так прошло несколько часов. Наконец, в очередной раз войдя в автомат и набрав номер, она услышала его голос.

— Могу я сейчас к тебе зайти? — спросила она, сдерживая дрожь.

— Зачем?

— Нам надо поговорить.

— О чем? — в его тоне, как всегда, послышалась насмешка, и Наташа отчетливо представила себе, как в этот момент у него слегка изогнулась правая бровь.

— О твоем сыне.

Он немного помолчал.

— Ну давай. Только не сейчас — минут через сорок. — И повесил трубку.

Она вздрогнула от обиды и тут же усмехнулась про себя: «Я собираюсь его убить и при этом обижаюсь на то, что он заставляет меня ждать и не воспринимает разговор о своем сыне как что-то важное».

Она села на скамейку и почувствовала, что у нее дрожат руки. «Проклятая слабость! Если я не возьму себя в руки, у меня не хватит сил. А если я не сделаю этого сегодня, то не сделаю никогда. А он не должен жить, не должен, не должен! Сейчас я встану и пойду. Сейчас. Сейчас».

Теперь, однако, время бежало быстрее. Час, который оставался до встречи, прошел почти незаметно. Когда Наташа вошла в подъезд, на часах было начало девятого: она хотела быть уверенной, что он один и ждет ее. Она поднялась на лифте и позвонила. Никто не открывал. Она позвонила еще раз, потом еще, но в квартире было по-прежнему тихо.

«Неужели он обманул меня?»

Оставаться здесь дольше было нельзя: ее могли заметить. В отчаянии она стукнула кулаком в дверь, и вдруг ей показалось, что дверь слегка подалась. Она снова надавила на нее: дверь приоткрылась. Наташа шагнула в квартиру и, едва переступив порог, увидела своего мужа, лежащего на полу полутемной прихожей в луже крови.

Она в ужасе смотрела на распростертое перед ней тело, тело человека, которого она так хорошо знала, и не могла отдать себе отчет в том, что происходит. Она даже поймала себя на том, что не совсем понимает, что это сделала не она, а кто-то другой. И только в тот момент, когда лифт, стоявший на ее этаже, лязгнув, покатил вниз, она вздрогнула и пришла в себя. И только сейчас почувствовала страх.

Надо бежать. Бежать, пока кто-нибудь не увидел ее здесь. А если ее уже видели? Если кто-то из соседней квартиры видел ее в глазок, ведь она простояла здесь довольно долго? Или увидит ее в тот момент, когда она будет выходить? Все равно. Надо бежать, чтобы не пришлось объяснять, для чего она сюда приходила. А для чего? Что она здесь делает? Ах, да! Но ведь об этом никто не знает… Никому и в голову не придет, что она…

И только сейчас до нее дошел весь ужас того, что она собиралась совершить. «Господи, я сошла с ума… Чего я испугалась? Ведь это не я. И неужели я действительно собиралась это сделать? Неужели я смогла бы?..»

Она выбежала из квартиры, чтобы позвать на помощь. «Вдруг он еще жив?..» — мелькнуло у нее в голове, но в это время внизу кто-то с грохотом захлопнул дверь лифта. Она почувствовала, что от страха у нее слабеют колени. «Вдруг это сюда?» Она бросилась на лестницу и, старясь ступать как можно тише, побежала вниз. В висках у нее стучало. Сейчас, сейчас, еще немного… Лифт медленно и тяжело поднимался вверх.

Она чувствовала такую слабость, что ей пришлось всем телом навалиться на тяжелую входную дверь, чтобы открыть ее и выйти из подъезда. Сейчас она должна взять себя в руки и идти медленно и спокойно. Медленнее. «Еще медленнее. Чего она так испугалась? Даже если ее и видели, ей нечего бояться. Все кончилось. Все позади. Его больше нет, он больше не появится в ее жизни. Больше не причинит вреда ее сыну. И никому другому. Сейчас она немного придет в себя и позвонит в милицию. Скажет, что испугалась и поэтому не сделала этого сразу. Скажет, что он связан с наркотиками, ведь совершенно ясно, что это убийство не случайно.

Она вспомнила его „коллегу“, с которым встречалась в Шереметьевском аэропорту и который предлагал наркотики ее сыну. Про него она тоже все расскажет. Если судьбе было угодно избавить ее от совершения этого страшного греха, то, значит, она обязана теперь рассказать все, что знает об этих людях. Даже если она сама при этом чем-нибудь рискует.

И вдруг до нее дошло, что убийство произошло, пока она сидела на скамейке, что в семь часов, когда она наконец дозвонилась до него, он был еще жив. А в квартиру она вошла в самом начале девятого. Значит, убийца вышел оттуда незадолго до ее прихода. Может быть, даже за пять минут. Или… или он все еще там. Услышал, как она звонит в дверь, и спрятался. Ждал, пока она уйдет. Где-нибудь в темноте, в углу.

Ей опять стало страшно. „Так нельзя. Надо успокоиться. Никого там не было: в квартире было абсолютно тихо. Так или иначе, теперь уже все позади. Все позади. Все кончилось. И это сделала не я“.

Она чувствовала невероятное облегчение и в то же время страшную усталость: она еле держалась на ногах. „Надо взять себя в руки. Надо спешить. Вдруг Сережа уже проснулся? Сумеет ли мама справиться с ним одна?“

Она дошла до троллейбусной остановки, и, как только троллейбус подошел, поднялась по ступенькам и без сил свалилась на сиденье. Она даже не могла обдумать все происшедшее: она ощущала такой упадок сил, что на несколько секунд задремала прямо в троллейбусе. Когда она очнулась, ей показалось, что прошло много времени и что она проехала свою остановку. Она даже не сразу поняла, где находится. Однако эти несколько секунд забытья придали ей немного сил. Выйдя из троллейбуса, она бегом бросилась к дому.

Войдя в квартиру, она через открытую дверь увидела Сережу, который спокойно спал на своей постели. Она подошла ближе, и ей показалось, что у него вздрагивают ресницы.

— Ты спишь? — спросила она тихо, и мальчик, открыв глаза, бросился к ней на шею.

— Мамочка, прости меня… Я больше никогда… Прости меня, прости.