А назад дороги уже не было.

«Диссер» безнадежно пылился — однажды он честно просидел над ним целый вечер, но голова в ту сторону не хотела уже совсем. «La Nouvelle Vague» — написала рука на полях главы о квантовых переходах, и Песоцкий понял: всё.

Он оттягивал разговор с отцом, он вообще страшно робел его. Отец был — больше него, что ли… До конца отцовой жизни и потом Песоцкий-младший чувствовал эту разницу в объемах как некий физический показатель. Как будто это можно было измерить в каких-то неведомых фарадах… Но в тот день все получилось буднично. Ты уже все решил, сказал академик и чуть дернул плечом.

Отец расстроился, но по всему видно было: ждал разговора давно.

Компанию «Новая волна» они с Демкой зарегистрировали уже в вольном девяносто втором — к тому времени только у самого ленивого не было юрлица и визитки. По дикому пореформенному полю табунами бродили главы компаний и президенты ассоциаций…

Песоцкий уже вовсю маячил в кадре. Он брел по прогретому августом Лидо — досужий, ниоткуда взявшийся путешественник, и ржавчина от железного занавеса пылилась на его подошвах.

— Это «Гранд-отеле де Бен», тот самый, из великой «Смерти в Венеции» Лукино Висконти. Но сегодня здесь никто не умрет от одиночества: сегодня здесь — прием в честь лауреатов сорок девятого Венецианского фестиваля…

В Москве его давно узнавали на улицах, улыбались, как знакомому.

В это-то время и возникла Зуева. Ее привел директорствовать Демка, и Песоцкий мгновенно оценил креатуру. Съемки у Каннской лестницы? — вот координаты оргкомитета, расписание мероприятий и расценки на эксклюзивы. Интервью с Годаром? Через час на столе — лист с телефонами агента и проект письма на французском. Договоры, билеты, гостиницы… Она освободила его голову. Ладненькая такая, собранная, без особых примет, что очень важно для исполнительного директора, хе-хе…

До постели у них дошло месяца через три и как-то само собой. Они проводили рядом по двенадцать часов в день, а в командировках и круглые сутки — ну и трахнулось как-то по случаю, нечувствительным образом.

Это из Гоголя, вспомнил Песоцкий, потягивая банановый коктейль в теньке под пальмой. Нечувствительным образом.

Гоголя он читал когда-то… юноша бледный.

Главным женским достоинством Зуевой была безотказность. Песоцкий знал, что секс ему обеспечен в любой момент. Она была подчеркнуто послушна, с легким налетом иронии: да, господин… на животик, господин? Точная в постели, как в работе. Кстати, на работе произошедшее никак не отразилось, и это Песоцкий тоже оценил.

Наутро Зуева была буднично ровна и исполнительна — никаких женских обидок, никакой утомительной романтики… Это ему тоже понравилось. Так было проще, а он любил, когда проще.

Когда началась резка страны, без наркоза, на куски собственности, когда вдоль меридианов сдохшей империи покатилось большое варварское колесо, именно Зуева решила вопрос с «крышей».

Как она вышла на них, через кого — Песоцкий и думать не хотел, но «крыша» завелась у них такая, что рухнуть могла только вместе со Спасской башней. И посреди боевых действий, охвативших очумевшую Родину, Песоцкий продолжал в охотку оглаживать по лучшим местам мировой кинематограф. «Откатывали» они все больше, но все больше и оставалось: телеканал был государственный, а «крыша», собственно, государством и была — отчего ж не помочь сметой классово близкому частнику?

Классово близким, правда, стать пришлось…

В общем, началась помаленьку какая-то другая жизнь.

С Зуевой они съехались в девяносто пятом, ближе к «голосованию сердцем». В обоих случаях сердце было особенно ни при чем, но вариантов уже не оставалось.

В полотенце на трусы Песоцкий добрел до берега — и попросту уронив его на песок, вошел в воду. Перевернулся на спину и лег, запрокинув голову, — о-о-о да, вот так… И никакой Леры не нужно. С коротким смешком он втянул в себя воды, отфыркался и снова лег на мелководье.

Дожить бы до вечера. Не спеша эдак, гусеничкой.

Поесть супчик, доспать в холодке, съездить на такси в городок, глянуть на туземную жизнь — а там, глядишь, и закат. Прогуляться в прохладных сумерках по берегу, к дальним лодкам и ресторану на песке, к какой-нибудь филе-барракуде с печеным картофелем и белым вином, а вернешься в бунгало — вот и чемодан родимый, коричневый, с оранжевой заплаткой на боку, чтобы было виднее на ленте…

А там — один звонок, и утром — Лера! А пока нет Леры, взять ноутбук — и в тенек, в плетеное кресло на веранде. Там до черта работы было, в ноутбуке, лишь бы не сперли по дороге…

Строгал Песоцкий новое кино: лучшие умельцы страны уже долбили сюжетные линии! Блокбастер, разумеется, — меньше не имело смысла! Без особенных висконти, про Крымскую войну.

Что про Крымскую, сам Песоцкий и выдумал, и чуял тут запах настоящего успеха… Сюжет заваривался крепкий: с кровью-любовью, с адмиралом Нахимовым, с поручиком Толстым и городом русской славы Севастополем… Кризис не кризис, а чтобы англичан с хохлами разом поиметь, бабла из Кремля отвалят по-всякому!

Этот сюжет будил в Песоцком злобный стахановский задор: набежало на кинополяну всякой шелупони; давно пора было напомнить, кто в доме хозяин!

Оставалось подтянуть в сюжете один узел: главному герою, офицеру славных российских спецслужб, следовало красиво исчезнуть из-под носа у английской разведки… И вот чтобы красиво — пока не получалось.

Лежа на мелководье, Песоцкий попытался направить мозги в эту сторону, но мозги жили сами по себе, и мысли расползались самым подлым и раздражительным образом. Вот, например, Зуева. Как случилось, что его женой стала эта мурена? Главное, теперь и наружу не выберешься… Говорят, есть такие яды, вдруг подумал Песоцкий, от которых никакого следа. Просто — раз, и все. Он ясно представил себе Донское кладбище, ясный осенний день, похороны премиум-класса, идущую за катафалком вдову…

Как вдову?

Он открыл глаза. Куском рекламного плаката голубело над ним небо с полоской пальмовой рощи по краю зрачка.

А ведь она может, подумал Песоцкий. Как-то больно быстро нашла тогда Зуева этих добрых молодцев со щитами-мечами в оловянных глазах и перстнями на бывалых пальцах, — в тот полуобморочный год, когда Спасская башня перестала котироваться и к ним пришли «перебивать крышу» чечены. Без кровушки в тот год не обошлось. Артхаус не артхаус, а долг масскульту отдай! Да и давно в прошлом был этот «хаус», чего там.

Песоцкий вздохнул, и сердце тяжело ударилось в грудную клетку…

В середине девяностых, в ту пору еще совсем не лихих, а просто очень веселых, Песоцкий вовсю гулял по буфету. Быстро взлетевший на верхние останкинские этажи, он орлиным взором окидывал страну и задачи, стоящие перед страной! Никакой «Новой волны» к тому времени уже не было. То есть была, конечно, но эдак с краешку — небольшим ромбиком в схеме работы центрового, всем на зависть, продюсерского центра «Леонардо».