Здесь я читал свой рассказ, меня видел Серафимыч, ему понравилось, но он так и не подошел в тот вечер, сказал, что стеснялся своего старого пальто.

В носу так щиплет, может, действительно выпить, выжечь микробы внутренним жаром. Она бы смеялась надо мной, конечно, если бы знала, что я здесь сижу. Все красное почему-то. Это давление крови в глазах.

Я вышел и сразу увидел их, они все стояли вокруг Эммы Бурдаковой: Артемий, Гарник, Нелли и Юрий Владимирович, с барсеткой под мышкой.

— Вот, Эмма Рахатовна, это Юрий Владимирович, о котором я вам рассказывала, — с какой-то странной иронией на лице говорила Нелли. — Директор и владелец нашего издательского дома «Хармор».

Юрий Владимирович заранее уже смущался, переминался с ноги на ногу.

— Да, здравствуйте, очень рад! — тихо сказал он и услужливо подался к ней. — Юра.

От смущения он покраснел, и ярче стали видны его редкие светлые волосы. Он застенчиво улыбался, обнажая свои белые крепкие зубы, и все поправлял под мышкой толстую барсетку.

Эмма Бурдакова была похожа на стареющего накрашенного гомосексуалиста в женской одежде. Она изогнула нарисованную бровь и медленно подала свою крупную жилистую руку. Одного, в меру равнодушного и недолгого взгляда хватило ей, чтобы все понять про Юрия Владимировича Воробьева и Нелли. Нелли с радостью сообщницы поймала этот её взгляд уже на излёте.

Артемий стоял рядом и тоже чувствовал себя сообщником, а потом мило общался с Нелли, тусовались, как малознакомые люди. И я как-то растерялся, неловко стало перед ними, я не смог бы также общаться с Аселькой, я даже в глаза ей не смог бы смотреть.

Спустился в дешевое кафе в подвале. В сигаретном дыму плавали, переходили от столика к столику и пили за что-то разные личности. Взял пятьдесят грамм «Гжелки» и выпил.

«Когда я был бездарным, я ходил пить в кафе ЦДЛ», — сказал я этому журналисту внутри себя.

«Почему?» — он сделал вид, что не понял, это их блядская журналистская привычка.

«Сейчас выпью и скажу».

«Хорошо, я подожду».

«Жди, хули».

Я взял еще сто грамм водки, выпил половину, накопил слюну во рту и сглотнул, чтобы снять жжение, закурил.

Пьяный старый пердун целует женщине ручку. А она теряется, ей неловко. А он все ловит ее ручку и размазывает по ней водочно-розовые губы. Это вечная блядская ЦДЛ-овская манера, как бы утонченная.

Длинный, небритый мужик рассказывал двум неопределенного возраста женщинам, что он продал немцам сценарий фильма. Они курили и, щурясь, выпускали дым. Вот уже час он это рассказывает.

Странно было сидеть внутри своего горячего тела, и гул голосов и пьяные крики доносились издалека, мягкими волнами. Я поскреб щеку, а показалось, что кто-то снаружи поскреб бочку, в которой я сижу.

Черноволосый мужчина в белой рубашке склонялся над столами и агрессивно требовал налить ему. Если подойдет ко мне, я молча пну его ногой, представил, как пну, и снова выпил.

Черная, страшная старушка сидела в углу и курила, щуря глаз.

Нет ни одной молодой девушки. Даже барменша, и та старая. Это тоже показатель. Показатель неуспеха. А где мой журналист? Ушел.

— Ты чего здесь сидишь? — удивилась Нелли.

— Так, слоганы для Билайн придумываю.

— Не понимаю… Я же говорила тебе, что мы с Юрой будем ждать тебя в Пестром зале.

— Да? Вообще не помню.

И я пошел в Пестрый зал. Когда-то это тоже было дешевое кафе, и поэты писали прямо на стенах свои строки. Потом эти поэты прославились и попали в учебники по советской литературе, потом ушлые бизнесмены сделали дорогой ремонт, обвели золотом пьяные строки на стенах, ставшие теперь ценными советскими брендами, и все стало очень дорого, и другим писателям сюда уже не попасть. Теперь за стойкой бара сидел и смущался Юрий Владимирович, а рядом с ним Нелли. Ненавязчивый молодой бармен в белой рубашке перетирал бокалы, а ему больше делать было нечего, не онанировать же.

— А я не пошел сюда, здесь же дорого, — сказал я.

— Ничего, — смущенно заулыбался Юрий Владимирович.

— Анвар, давай выберем какой-нибудь коктейль? — предложила Нелли.

— Б-52, сразу скажу, я его еще ни разу не пробовал.

— Ну и я тогда тоже, — обрадовалась Нелли. — Юр, ты как?

— Я пас.

В полумраке бара приглушенно сияли и сверкали бокалы, хромированные ручки большой, антикварной кофейной машины из Америки. Знойный запах кофе, будто спрессованный жар бразильских плантаций. Сбоку, в глубине зала люди за столиками. Серебряными рыбками вздрагивали по потолку блики от вилок и ножей. И я понял, что писателей больше нигде не осталось, все продано и здесь сидят одни покупатели, в карманах у которых только бумажки с малолитературным текстом. Сидят и ждут чего-то. Чего-то богемного, наверное, драматичного. А ничего же не будет.

Передо мной появились две стопки с бурой жидкостью и пенкой. Руки бармена щелкали над ними зажигалкой. Обычная зажигалка «Крикет». Непорядок, бля. Над стопками, отрываясь и снова припадая к ним, колыхался бесплотный, синий язычок.

— Соломинки? — Глаза бармена вопрошали, на всякий случай. Вдруг мы мазохисты и пьем без трубочек.

Он был более бармен, чем бармен на самом деле, он прикидывал, каким должен быть бармен, он подражал бармену, которого видел в каком-нибудь идеологическом фильме про западную жизнь, и поэтому, конечно, был совсем не бармен, а бывший комсомолец или пионер. А я прикидывал, каким должен быть журналист. А здесь кругом сидели одни подражатели, одни «как бы». Пили кофе, курили, и им было особенно приятно и уютно оттого, что за стеной нищая зимняя страна. Все они, бывшие неподкупные советские люди, вдруг разом открыли для себя философию продажи, силу денег, и одни вольготно чувствовали себя хозяевами, будто всю жизнь ими были, другие уважали их за все худшее, что может быть в человеке, и были счастливы мстить своей советской неподкупности, и с наслаждением первооткрывателей продавались и верили в свое лучшее капиталистическое будущее. В общем, все делали все, чтобы действительно не было жаль за бесцельно прожитые годы.

Журналист (иронично): Если Вы такой умный, почему такой бедный?

— Ребята, а у меня водка внутри не загорится?

— Юр?

— Надо быстро, раз и все.

— Боюсь.

— Это не страшно, Нель, — улыбнулся Юрий Владимирович и посмотрел на меня, ему было неловко, словно я сейчас увижу что-то, чего мне не нужно видеть. — Я не могу показать, потому что придется выпить тогда. Пей.

— Тянем через соломинку и все.

Я сильно потянул. Вкусно и, конечно, не так крепко, как я об этом слышал. И мало, конечно, хотя так дорого. На донышке еще мерцал, крутился синий пузырёк.