— Это он так говорил?!

— Но! Работать, матушка, работать, а она спит.

— Ой, мама, бля, работать, матушка, работать?! — Димка захохотал.

— Давай, Анварка, по капельке.

Мы выпили. Я выпил только потому, что Димка хотел.

— А я вот, Анварка, смотрю на эту губку для обуви и думаю, как просто все сделано. Но почему это китайцы придумали, а не я. Так хочется что-нибудь придумать нужное всем.

— И мне.

— Может, нам тоже проститутку снять?

— Денег нет, Дим.

— Блин, и у меня нет, работа есть сделанная, а денег нет. А может, нам по объявлению проститутку вызвать?

— Ни одной газеты нет у них, мы уже искали с Германом.

— Вот, блин! А вот как можно без газет жить?! Это же дешевле, если по газете искать.

— Дешевле.

— Неудачнику педику Кириллу, что ли, позвонить? — снова сказал он и засмеялся. — Как странно, Анварка! Так странно, что в этом огромном городе, мегаполисе, очень много одиноких девушек, девушек уставших без любви, и мне хочется подойти к ним и раскрыть свою грудь, и сказать — посмотри, какая у меня душа, зачем тебе «мерседесы» и счета в иностранных банках?! Ты знаешь, какой кроется внутри меня мир и какое счастье я могу тебе подарить! А они ищут совсем другое, обманываются, их используют, и все равно, бля…

— Нет, Дим, такое поколение женщин вымерло. Вымерло, как класс. Декабристок больше нет.

— И наверное, сотни, сотни тысяч из них в данный момент мастурбируют и мечтают о мачосах, а мы не можем никого найти. Я прямо чувствую их, слышу, как они стонут, и умоляют нас прийти. А мы ищем проституток.

— О-о, Димка, о-о, Анварка, наконец-то, о боже, о-о-о…

— Ой, мама, бля.

— Ой, папа.

— Говорят, в Японии наносят такие штрих коды на плечо, девушки, парни на дискотеках, и у всех считывающие устройства. Считываешь, а там написано: «хочу трахаться» или — «не прочь».

Я засмеялся и понял, что пьян, тяжело и устало пьян. А потом смотрел телевизор с выключенным звуком. А Димка что-то искал и все двигал меня.

— Где же он может быть?

— Дим, ты чего ищешь-то?

— Ключ ищу.

— А-а.

Он уходил, приходил и снова двигал меня.

— А что за ключ-то?

— Старинный такой, длинный должен быть ключ, резной.

— А-а.

— Не видел?

— Нет, какой ключ-то, Дим?

Он налил себе, немного налил мне и выпил.

— Анварка, там, в глубине моего шкафа какая-то дверь в стене, и прорезь для вот такого ключа.

— Ни фига себе, а я не видел.

— Странная дверь, эти гамадрилы ничего тебе не говорили про нее?

— Нет.

— А Вова, тоже ничего? Странно, я вот думаю, что же там такое, что за нею, дверь-то старинная?

Я почти весь влез в этот встроенный шкаф, но только стена, шероховатая гладь обоев.

— Где, здесь, что ли, Дим? Или сбоку? Штаны твои мне на голову…

Он сидел с гитарой, курил разноцветную сигаретку и спокойно смотрел на меня.

— Нет?

— Нет, конечно, Дим!

— А я думал, что, может, ты ее увидишь.

— Я-асно, Димон.

— Так грустно, Анварка, всегда ищу потайную дверь, а нигде нет. Почему нет потайной двери?

Я тоже закурил его необычную сигаретку.

— Дим, удивительно, где ты такие сигареты цветные находишь?

— Да-а, Анварка, так хочется, чтобы в этой хрущобе была хоть одна потайная дверь, — он засмеялся и замолчал, уткнувшись в гитару. Почесал струны где-то у себя сбоку. — Мимо белого яблока луны, мимо красного яблока заката, облака из неведомой страны все плывут и плывут, плывут куда-то. Облака-а, белогривые лошадки, облака, куда вы мчитесь без оглядки? Не смотрите вы, пожалуйста, свысока-а, а по небу прокатите-ка вы меня…

Меня так поразило это его пение, тихий гитарный фон, я затаил дыхание и боялся пошевелиться. Я вдруг почувствовал, что такого не услышу больше никогда в жизни.

— Мы помчимся в заоблачную даль мимо гаснущих звезд на горизонте…

Эта детская песня, которую в мультфильме весело и задорно пели ежик, заяц и какая-то белка, была так трагична в его исполнении и так безысходна, что хотелось закричать. Я вышел в коридор и столкнулся с Анатолем. Он сжимал в кулаке большую отвертку, темное лицо его кривилось, щеки ярко блестели.

— Андрей! — членораздельно сказал он. — Как же хорошо ты поешь, бля! Ты мне всю душу порвал!

— Да это не я, Анатоль! Если бы я еще умел и петь! Это Димка.

— Димка? Этот, что ли? Все равно хорошо, а пиздец мне, ребята! — он закрылся в ванной.

Я думал, что не засну с горящим светом, но заснул, и проснулся. Димка допил водку и казался трезвым, касаясь языком нёба, он тихо выщелкивал какой-то мотив. Записал что-то на клочке бумаги. Принес чайник с паром, нарезал кружочками банан и полил сверху вареньем. Я смеялся про себя, глядя, как аккуратно и с любовью он это делает. Интересно наблюдать за человеком, когда он не знает и не обращает внимания на то, как он сам выглядит со стороны, и оказывается такой хороший в этот момент. В одиночестве человек святой.

— Дим?

— Что, Анварка?

— Ты знаешь, что мы с тобой, как Шерлок Холмс и доктор Ватсон.

— Почему?

— Они ведь тоже снимали квартиру на Бейкер-стрит и даже не переживали по этому поводу. Потом Ватсон женился, ему уже лет много было…

Надо будет выпросить у Вовки тот чуланчик, чтобы не болтаться скрюченной фигурой в Димкиных ночных грезах.

К вечеру необыкновенно синее небо. На ветке, рядом с моим окном, сидел маленький черный человек. Я вздрогнул в своей новой комнате, боясь еще раз повернуть голову… Он также сидел и чистил крыло, это был грач, такой большой, что я испугался. В открытой форточке стеклянно колыхалось теплое марево, и ветви дрожали, будто лежат в воде. Я замер и в этой тихой секунде вдруг услышал слабый, нежный запах весны, и обрадовался этому большому грачу, этим дрожащим ветвям и этой мрачной комнате с матрасиком на полу, все уже было весеннее и радостное, во всем сквозила жизнь — я пережил эту зиму, все пережил.

— Кам ту Марракеш, — пел и брился. — Кам ту Марракеш.

С удовлетворением замечаешь, что невозможно бриться и петь одновременно. Да, невозможно бриться и петь одновременно. Вообще-то мне плохо, но именно сейчас радостно, я весел и ироничен.

Брил это свежее, резиново-хрустящее и как всегда некрасивое с утра лицо, особенно татарское и некрасивое с утра лицо.