А еще через неделю мы снова поехали к Сереже, и он размотал Варвару, пощупал освободившееся крыло и удовлетворенно поцокал языком.

А потом мы с Дусей поехали возвращать Варю в дикую природу. Кошки махали лапами вслед — скатертью дорога. И все закончилось хорошо.

Три девицы под окном — Фиса, Соня и Вася — обсуждают четвертую — Дусю.

Анфиса — большая поклонница умеренного питания, обладательница тонкой талии и узкой задницы — считает, что Евдокия чрезвычайно много ест, отсюда округлые формы, отсутствие талии и присутствие бедер просто таки неприличной ширины.

Соня — большая скромница и тихушница, с постным лицом стерильной монашки — считает, что Дуся ведет себя крайне неприлично, совершенно лишена женственности, храпит по ночам, чавкает за обедом и наступает на ноги приличным кошкам.

Вася — большая пофигистка и просто большая — считает так, как считают Фиса и Соня, а когда кошки разойдутся по своим делам, Вася перестанет как-либо считать. До тех пор, пока не выслушает очередного собеседника. Против Евдокии Василиса ничего не имеет, охотно делится с ней миской и подушкой, прощает оттоптанные ноги. Васе просто лень тратить себя на эмоции, поэтому она незыблема в любой ситуации и совершенно неконфликтна.

Обмен мнениями прерывается ворвавшимся с улицы объектом обсуждения. Объект — точно такой, каким описывают его усатые сплетницы — толст, громогласен, одна нога по колено в коровьем дерьме, остальные — просто грязные. Той, что по колено, Евдокия с ходу наступает на Соню, от чего та меняется в лице и шипит, как раскаленная сковородка, если на нее плюнуть.

— Привет всем! — орет Дуся. — По какому поводу собрание? Когда обедать будем? Это чей суп в тарелке недоеденный стоит? Я доем? Надо было раньше говорить, что это был твой суп, Анфиса. Это было твое молоко, Соня? Хорошее молоко, только мало. Пахнет? Чем от меня пахнет? Нормально пахнет, как обычно. Двиньтесь, девицы, я лягу возле печки греться. Ну и что, что ваше место? Сдвигаем Васю вправо, Соню влево, Анфису… Фиса, ты куда? И Соня туда же… Одна Василиса осталась. Слушай, Вась, я тебе такое расскажу. Идет, значит, эта корова, лепешки из нее сыплются и тут я…

На этом интересном месте мне пришлось срочно отлучиться за дровами, ибо печка все рвалась погаснуть и уже почти. По пути мне встретились Анфиса с Софьей, которые сидели на веранде и, судя по выражению лиц, продолжали говорить все о том же. Вернее, о той же.

У соседской козы родились дети. Двое. Мальчик и мальчик.

— Какие хорошенькие! — умиляется Дуся, прижавшись лицом к сетке забора.

Козлята нюхают черный нос, выдвинувшийся им навстречу, и тоненькими голосами говорят «мааамааа». Дуся рыдает от избытка чувств.

Козе, однако, не нравится такое положение вещей, и она дребезжит свое решительное «ко мнеееэээ». Малыши бегут к своей рогатой маме, в поисках молочных краников тычутся личиками в мохнатое брюхо.

— Давай мы тоже таких заведем — говорит мне брошенная козлятами Евдокия.

— А кормить их кто будет? Вымя у тебя есть? — пытаюсь остудить я Дусин энтузиазм.

Евдокия осматривает увешанное колючками пузо, что-то там пересчитывает.

— Есть. Есть вымя. Маленькое. Не такое, конечно, как у козы. Но если надо, я отращу.

— Тогда уж и рога с копытами отращивай, для полного сходства с козьей матерью.

— Нет, рога мне ни к чему — возражает Дуся. — Ужас какой — из головы две загогулины торчат. А вот копыта пригодились бы, ими ямки в саду хорошо копать. Опять же, покрасить можно. Сделать этот, как его, миникюр. Красиво.

— Педикюр — поправляю я. — Если на ногах — педикюр.

— Ну, все равно кюр. Можно будет все ноги в разный цвет покрасить — размечталась Евдокия.

— Ты детей кормить собралась или ноги красить? — остужаю я Дусины фантазии.

— Так ведь вымя еще не отросло.

— Вот когда отрастет, тогда и поговорим. Заодно и цвет педикюра обсудим.

Дуся снова бежит к забору.

— Мимими, мои маленькие, усюсю, мои мохнатенькие, идите сюда, мои сладенькие…

Козлята бегут к забору, скачут вокруг Дусиного носа.

— Мэээээээ! — стервозным голосом кричит коза.

Козлята бегут к матери, скачут вокруг нее.

— Ко мне, ко мне! — надрывается Евдокия.

— Мээээээээ! — орет охрипшая коза.

Козлята бегают между двумя любящими их сердцами, с одинаковым удовольствием нюхают собачий нос и мамины сиськи.

Я сижу в саду под яблоней, греюсь на солнышке, слушаю, как Дуся соревнуется с козой. Внезапно становится тихо. Обеспокоившись, иду посмотреть, кто выиграл приз в виде двух игрушечных козликов.

С одной стороны сетки спит Евдокия, подставив солнцу растущее вымя. С другой стороны — спят уставшие козлята. Рядом, на цыпочках, пасется коза. Стережет сны.

— Интересно, с какого места начинается небо? — задумчиво говорит Дуся, отмахиваясь ухом от соломинки, которой я ее щекочу.

Мы лежим в раю. Не знаю, чем пользовался Всевышний, создавая свой эдем, мне хватило граблей. Неделю напролет сгребала я сухую траву в нашем саду. В итоге получился целый стог, с меня ростом. На стог я набросила старенький плед, экспроприированный у кошек, всю зиму пролежавших на нем у печи.

А теперь лежим мы с Евдокией. Под нами мягко и упруго, нас окружают райские запахи, над нами поют райские птицы и плывут райские облака. Нам сладко и лениво. Мы разомлели на мартовском солнце. Мы стали пластилиновыми. Все процессы внутри нас замедлились, а мыслительный — тот вообще встал на якорь. Мой, но не Дусин. Дусе хочется поговорить. Она задирает ногу, щупает воздух над собой:

— Вот это уже небо?

— Нет — говорю я, предчувствуя дальнейшие расспросы. И они таки имеют место быть.

— А там, где крыша нашего дома — небо?

— Не думаю. Иначе по ночам звезды падали бы к нам в дом через печную трубу. Ты в доме звезды видела?

— Не видела.

— И я не видела. Значит, крыша еще не в небе.

— А вон ворона летит. Там уже небо? — продолжает допрос Евдокия.

— Не знаю, спроси у нее — сонно бормочу я, переворачиваясь на другой бок.

— Эй, ты, как там тебя, иди сюда! — орет Дуся, привлекая к себе внимание.

Ворона каркнула во все воронье горло и была такова.

Какое-то время Евдокия лежит молча. Замеряет расстояние до неба на глаз. Большое кудрявое облако плывет куда-то по своим делам, но увидев, как мы с Дусей красиво лежим на куче мусора, зависает над нами.