Являясь к Дэшвудам, сэр Джон обязательно приглашал их к себе, на Остров Мертвых Ветров, либо отобедать с ним назавтра, либо в тот же вечер поучаствовать в церемонии заклания саламандры. В этот раз, в честь гостя, он предложил и то и другое.

— Вы непременно должны испить с нами крови саламандры, — говорил он, — ведь сегодня нам совершенно не с кем ее разделить; а завтра ни в коем случае не пропустите наш обед, завтра к нам соберутся буквально все.

Миссис Дженнингс подтвердила, что об отказе они и слышать не желают.

— И как знать, может, будут и танцы! — сообщила она. — Уж против танцев-то, мисс Марианна, вы не устоите.

— Танцы! — воскликнула Марианна. — Немыслимо! Кто будет танцевать?

— Что значит — кто?! Вы, конечно, и Кейри, и Уиттекеры. Как! Неужели вы думали, что никто не будет танцевать, потому что кое-кто, не будем называть имен, взял и уехал?!

— Ах, как бы я хотел, чтобы Уиллоби снова был среди нас! — подхватил сэр Джон.

Эти слова, а также румянец на щеках Марианны навели Эдварда на неожиданную мысль.

— И кто такой Уиллоби? — тихо поинтересовался он у Элинор, сидевшей рядом.

Она ответила ему коротко. Лицо Марианны было гораздо красноречивее. Теперь Эдварду стали вполне ясны не только недавние намеки, но и некоторые странные фразы Марианны, которые прежде оставляли его в недоумении; когда гости ушли, он немедленно подошел к ней и вполголоса сказал:

— У меня появилась одна догадка. Сказать вам какая?

— О чем вы говорите?

— Сказать?

— Конечно.

— Ну что ж, она заключается в том, что мистер Уиллоби — кладоискатель.

Марианну эти слова застали врасплох, но, не сдержавшись, она улыбнулась его добродушному лукавству и, помолчав, сказала:

— Ах, Эдвард. Я уверена, он вам понравится.

— Ничуть не сомневаюсь.

В шатком домике, нависающем над Бартонской бухтой, Эдвард погостил всего неделю и, будто главной его целью было доставить себе наибольшие мучения, решился уехать именно тогда, когда его наслаждение обществом друзей достигло своего пика. В последние два-три дня его настроение заметно улучшилось, и к дому, и к острову он привязывался все сильнее, об отъезде не упоминал без вздоха, говорил, что вполне располагает своим временем, рассказывал, как ему боязно вновь взойти на борт корабля и доверить свою судьбу приливам, — и все же он должен, должен был ехать. Никогда еще неделя не пролетала столь быстро, ему и не верилось, что она уже прошла.

Так он говорил, и не один раз, говорил и многое другое, открывавшее его истинные чувства и выдававшее неискренность его поступков. Норленд, мол, ему не в радость, Подводная Станция Бета — непереносима, но он должен, должен ехать либо в Норленд, либо на Станцию. Превыше всего он ценит их доброту и находит безграничное счастье в пребывании с ними. И все же в конце недели ему придется покинуть их, вопреки своему и их желанию и без каких-либо на то внешних причин.

Элинор списывала все эти странности на счет его матери, несмотря даже на то, что ее собственная матушка не раз намекала, будто в несуразном поведении их гостя опять виноват пиратский призрак. Недостаток веселости и открытости, равно как и нелогичность его поступков, Элинор объясняла его зависимостью от миссис Феррарс, а также какими-то ее планами, о которых он хорошо осведомлен. Краткость его визита, твердая уверенность, что он должен уехать, происходили от одной причины — неизбежной необходимости угождать матери. Древний конфликт долга и воли, родителя и ребенка — вот что было всему виной.

— Мне кажется, Эдвард, — сказала однажды миссис Дэшвуд, стоя на причале, куда, желая побеседовать с ним наедине, пригласила его поучаствовать в ее традиционной утренней разминке — рыбной охоте с копьем, — вы стали бы куда более счастливым человеком, будь у вас занятие, на которое вы бы тратили свободное время. Конечно, вашим друзьям это причинило бы некоторые неудобства, ведь вы стали бы уделять им гораздо меньше времени. Зато, покидая их, вы бы знали, куда отправляетесь.

— Уверяю вас, — ответил он, запустив копье в воду, и, поскольку копье было привязано к его запястью, припал к настилу, чтобы не последовать за ним, — я давно обдумываю этот вопрос. Мне чрезвычайно досадно, что я не владею каким-либо полезным ремеслом, которое занимало бы мое время и обеспечивало известную независимость. Но, увы, моя щепетильность, вкупе с щепетильностью моих друзей, сделала меня именно тем, что я есть: беспомощным бездельником, поглощенным своими учеными книгами и своей теорией Большой Перемены. Мы так и не смогли выбрать мне достойное поприще. Я всегда представлял себя смотрителем маяка, да и до сих пор не расстался с этой идеей. У меня была бы комната на сторожевой вышке, я зажигал бы фонарь, когда нужно, а в остальном довольствовался бы компанией своих мыслей и книг. Но моей семье такое будущее казалось недостаточно блестящим.

Он со вздохом подтянул за бечеву пустое копье и невесело рассмеялся.

— Полагаю, рыбную охоту можно добавить в список промыслов, к которым я не имею ни малейшего таланта.

— Полно, Эдвард. Это всего лишь отражение вашего дурного настроения. Вы погружены в меланхолию и полагаете, будто все, кто не похож на вас, счастливы. Ух! — Миссис Дэшвуд, дернув за свою бечеву, подхватила копье, на котором трепыхалась безупречная особь черноперого тунца. — Но не забывайте, что боль от расставания с друзьями время от времени испытывает каждый, независимо от сословия и образования. Помните, в чем ваше счастье. Вам нужно лишь терпение. Со временем ваша мать предоставит вам ту независимость, которой вы так жаждете. Сколько всего может произойти за несколько месяцев!

— Готов поспорить, что и много месяцев ничего хорошего мне не принесут.

Эдвард машинально перебрасывал копье из руки в руку, как будто раздумывал, не лучше ли упасть на него самому, чем снова кидать в море, где оно никогда не настигнет цели. Но прежде чем он успел совершить что-нибудь столь решительное, о сваю причала ударился тунец размером с крупного человека. Разъеденное водой дерево с треском подалось, и Эдвард с миссис Дэшвуд полетели в неспокойную воду.

Ахнув, Эдвард попытался заслонить собой миссис Дэшвуд, которой с трудом удавалось удерживать на плаву вес всех своих намокших юбок, к тому же ее сковывал корсет. Но тщетно: двухметровый тунец отбросил его в сторону и устремился к ней с откровенной ненавистью в глазах, которую невозможно было спутать с голодом, — миссис Дэшвуд убила его товарища, и он жаждал кровавого возмездия. Эдвард попытался ухватить огромную рыбину сзади, но хвост выскользнул у него из рук. Что до миссис Дэшвуд, ее голова уже находилась в опасной близости от влажной рыбьей пасти; казалось, тунец ленился кусаться и вздумал проглотить ее живьем.