— Угу. Да, согласен. Вред был причинен раньше.

— Тогда, может быть, вы объясните, как именно это произошло? — предложил Рэмсден. — Если Гаске был убит наверху лестницы, его либо заколол человек-невидимка, либо застрелили пулей, которая выскочила из раны и улетела. У нас, как в парламенте, есть левое и правое крыло. Левое крыло заявляет, что его застрелили; правое — что закололи или прикончили каким-то ударом. Левое крыло утверждает, что это проделали с солидного расстояния; правое — что вблизи. За кого вы проголосуете? Кто из нас прав?

Г. М. окинул нас взглядом, посасывая пустую трубку.

— Я дам вам ответ, ребята, который покажется очень странным, но тем не менее он абсолютно верен. Те и другие одновременно правы и не правы.

Мы уставились на него.

— Вы серьезно? — спросил Рэмсден.

— Вполне серьезно.

— Но, черт возьми, жертву либо застрелили, либо закололи, не так ли? Одно или другое!

— Необязательно.

— Знаю, — мрачно произнес Миддлтон после паузы. — На самом деле его задушили, а дырка в голове всего лишь иллюзия. Фокус! Но на один пункт вы должны дать конкретный ответ. Левое крыло утверждает, что жертву прикончили на расстоянии, а правое — что это проделал кто-то, находившийся рядом. Что вы на это скажете?

— То же самое, — отозвался Г. М. — Что те и другие одновременно правы и не правы. Эти ответы кажутся вам дикими, потому что вы не подумали о единственном оружии в мире, которое могло проделать такое, и об обстоятельствах этого убийства. Я даю Фламанду намек, понимаете? Интересно, пришлет ли он на сей раз письмо мне? — Его глаза сощурились. — Прежде чем продолжить этот разговор, давайте перейдем к делу. Я хочу, чтобы вы заняли те же места, где находились, когда бедняга закричал. Я буду стоять здесь и наблюдать. Рэмсден займет место Гаске. Услышав его крик, выбегайте из ваших комнат и делайте то, что делали тогда. Хотя сначала мы должны реконструировать происшедшее перед убийством. — Он снова окинул взглядом галерею. — Хм… давайте посмотрим… Рэмсден, идите в комнату Гаске, зажгите его лампу и будьте готовы по сигналу задуть ее и подойти к лестнице. Фаулер, стойте в дверях вашей комнаты. Миддлтон, идите в ванную…

В этот момент Хейуорд озвучил мысль, которая, должно быть, вертелась в голове у каждого.

— Послушайте, старина, — резко заговорил он, вцепившись в узел галстука, словно хотел унять дрожь в руках. — Я не трусливее других, но если мы будем повторять этот кошмар снова, то при свете. Неужели вы не понимаете, что Фламанд среди нас? Он подбрасывает свои записки, делает, что ему заблагорассудится, несмотря ни на что, и к тому же является хладнокровным убийцей. Нет, сэр! Оставим свет или отменим реконструкцию. Что до меня, я был в своей комнате, ожидая возможности попасть в ванную, когда услышал крик, и ничего об этом не знаю. Но я не вижу никакого смысла в том, чтобы давать этому маньяку еще один шанс. Что об этом думают остальные?

— Шанс на что? — довольно резко осведомился Фаулер. — На вашем месте я бы не нагнетал страх. Никому нечего опасаться, кроме человека, подделавшего первую подпись, и сэра Джорджа, за которым следовали с самого начала. Что касается того, оставлять свет или нет, то это ничего не изменит. Если Фламанд хочет кого-то найти, то найдет его и в темноте…

Речь была неподобающей, особенно в устах тактичного Фаулера. Он понял это, и его лицо изменилось при взгляде на Эльзу. Она не заговорила и не сдвинулась с места, но задрожала всем телом, и ее глаза наполнились страхом. Миддлтон выругался.

— Я прошу прощения… — начал Фаулер, но Миддлтон прервал его:

— Лично я не возражаю проделать все заново. Но без Эльзы. Предупреждаю, что любого, кто попытается втянуть ее в это, ждут неприятности.

Я тщетно старался разгадать странное выражение лица Г. М.

— Вы правы, сынок, — согласился он. — Я упустил из виду, что для девушек это будет не слишком приятно. К тому же для того, что я хочу увидеть, не требуется много народу. Пусть Миддлтон и Хейуорд отведут девушек вниз. Попросите д'Андрье подать вам давно обещанный холодный ужин, а то вы уже больше двух часов на пределе нервного напряжения и без кусочка еды. Рэмсден, Фаулер, Кен и я задержимся здесь, а после присоединимся к вам. Накормите их, д'Андрье, но потом поднимитесь сюда. Я должен спросить вас о чем-то важном.

— Отличное предложение! — просиял наш хозяин. — Я сразу же вернусь. Мне тоже нужно сказать вам кое-что важное. Оставайся здесь, Огюст.

Эвелин подняла брови, спрашивая меня, должна ли она остаться. Но я покачал головой, и она направилась вниз вместе с Эльзой, Миддлтоном, Хейуордом и д'Андрье. Г. М. молча стоял у лестницы, поглаживая обширный подбородок. Почерневший каменный коридор с украшенными лепниной арками и темной ковровой дорожкой при электрическом освещении создавал для него мрачный фон.

— Может, теперь вы станете более общительным? — с тяжеловесным сарказмом осведомился Рэмсден. — Что у вас на уме?

— Все. Ребята, я знаю дела, где два-три пункта казались неверными, но еще не сталкивался с делом, где неправильны абсолютно все детали. «О, что за паутину мы сплели. Наш здравый ум в нее не может верить».[33]Вот так и мой здравый ум шарахается в испуге от каждого слова и движения. На первый взгляд мы кажемся группой нормальных разумных людей. Но, черт возьми, посмотрите на нас. Я чувствую себя как больной белой горячкой, смотрящий «Пер Гюнт» задом наперед. Почему все так неправильно?

— Не понимаю этого мистицизма, — сказал я.

— Должны понимать. Потому что, судя по вашим недавним действиям, вы самый большой псих из присутствующих здесь. Знаете, что напоминает мне этот дом? Однажды у меня был друг, у которого было очень много денег, но крайне примитивное чувство юмора. Он приспособил одну из комнат своего дома для грубой шутки. К потолку был прибит ковер, а также перевернутые стол и стулья, а пол оклеен обоями, из которых торчал стержень с плафонами люстры. Окна доходили почти до потолка, и дверь была сделана намеренно очень высоко — короче говоря, это была комната как бы вверх ногами. Так вот, он приглашал приятеля, поил его допьяна, а когда парень сваливался под стол, переносил его спящим в эту комнату, чтобы понаблюдать, как тот будет себя вести утром, когда проснется на полу и подумает, что лежит на потолке. Мой остроумный друг говорил, что первый жест пробудившегося после попойки был всегда одинаковым — тот с жутким воплем хватался за люстру, боясь, что свалится на потолок… В данный момент, ребята, я тоже боюсь свалиться на потолок. Вот как действует на меня это место.

— И что это доказывает? — осведомился Рэмсден, внимательно наблюдавший за ним.

— Ровным счетом ничего. Только если мы увидим очередное проявление безумия… Откройте дверь комнаты Гаске и зажгите лампу.

Фаулер открыл дверь, нащупал лампу с круглым абажуром на столике слева, чиркнул спичкой и зажег фитиль. Как и остальные, комната была просторной и с высоким потолком. Белая мебель была обильно снабжена потертым красным плюшем, а над камином слева висела превосходная картина Мейсонье — моего любимого художника, — изображавшая лагерь Наполеона. Правую стену прикрывал алый занавес, а в передней стене были два высоких окна. Я загляделся на картину и не сразу понял, почему Г. М. бормочет проклятия.