Никто никогда еще не разговаривал с Биллом подобным образом. Он был напуган. Не силой Голдберга, но вызовом, брошенным ему. И это был не тот леденящий, сковывающий страх, — в нем было что-то восхитительное. К тому же Билл почувствовал, что гордится собой: Голдберг явно считал, что он чего-то стоит.

Билл не мог в точности вспомнить, как сопровождал Голдберга в зал, где тот должен был выступать с речью. Он помнил, как ел где-то маринованную селедку, помнил, как чашку за чашкой глотал крепкий кофе, помнил, как шел по узким улочкам, набережным и мостам, проходил мимо пришвартованных баркасов, на которых лаяли собаки и мужчины с трубками в зубах разгружали уголь, табак и соль. Он помнил душный, дымный зал, наводненный людьми, царившую в зале атмосферу важности происходящего и напряженную тишину, когда Голдберг начал свою речь. Билл был зажат в углу, он не мог даже присесть, у него то и дело закрывались глаза, голова падала на грудь, когда он впадал в дрему, но он тут же снова просыпался.

Голдберг говорил на немецком. Этот ясный, твердый, выразительный голос; эти полные драматизма глаза, чуть искривленные в ухмылке губы; то, как он потихоньку сходил с кафедры, пока не оказался прямо перед аудиторией, продолжая говорить без своих записей, то, как он теперь говорил от самого сердца, словно пел, — все это заставило Билла почувствовать себя пленником этого голоса и этого человека, хотя он и не понимал, о чем тот говорит. В Голдберге уживались страсть и ирония, смелость и ум, презрение, издевка и ярость. В нем чувствовалась интеллектуальная сила. Чувствовалась надежда. Билл был совершенно зачарован. Он топал ногами, аплодировал и кричал вместе со всеми, а Авраам Кон, Мейер, Джиулиани, фении и терроризм были забыты.

Билл почувствовал, как кто-то теребит его за плечо, и проснулся. У него раскалывалась голова, во рту был мерзкий привкус, и он решил, что болен: они что, уже плывут обратно?

Услышав голос Голдберга, он собрался с силами и начал слушать.

— Цадик здесь. В Амстердаме. Вставай, мой мальчик, мы идем на разведку. Голова болит? Это тебе урок на будущее. Впредь пей пиво. Надень пальто, там чертовски холодно.

Билл не совсем понимал, где они. Масляная лампа освещала узкую, тесную комнатушку с железной печкой и круглыми окнами. Потом он вспомнил: они на баркасе. Один из моряков собирался отвезти их куда-то… в доки? Билл не помнил. Но ничего. Он идет с Голдбергом, и они собираются найти Цадика.

Он заставил себя подняться и с трудом втиснулся в пальто.

— А куда мы идем?.. К Цадику?.. Вы хотите увидеть его? Что мы будем делать?

Журналист смотрел в окно. Билл почти ничего не видел: было очень темно, и он не чувствовал никакой качки. Но затем мимо них во мгле проплыло освещенное окно дома, и у него закружилась голова. Билл сел на койку.

— Как я уже сказал, мы идем на разведку, — наконец ответил Голдберг. — Посмотрим, может, выясним, кто он такой и чем занимается. Просто посмотрим.

Билл поднял воротник пальто и повязал вокруг шеи бело-голубой платок. И тут заметил, что в каюте находится еще один человек. Он лежал на верхней койке, положив руку под голову.

— Его багаж выгрузили сегодня с одного из рейнских баркасов, — тихо сказал незнакомец. — Говорят, он прибыл из Кельна. Сейчас мы плывем по каналу Херенграхт — посмотреть, в том ли он доме, который, как мы думаем, ему принадлежит.

— А что будем делать потом? — поинтересовался Билл. — Хотите его замочить или как?

Голдберг огляделся.

— Мы просто хотим выяснить, что к чему, Билл. Вот и все.

— Знаешь, кто такой дибук? — спросил другой мужчина.

— Дибук? Что это? — уставился на него Билл.

— Злой дух. Демон. Так вот, у него дибук в качестве слуги. Обычно они завладевают телами людей. А этот живет снаружи. Его видели. Сам увидишь, если будешь смотреть хорошенько.

Билл не знал, стоит ли рассмеяться от этих слов. Голдберг повернулся к окну спиной, человек на верхней койке нетерпеливо смотрел на него.

Баркас тихо причалил к берегу канала. Билл услышал, как снаружи кто-то успокаивал лошадь, а она храпела в ответ.

— Пойдем. — Голдберг поднялся.

Он подошел к человеку на верхней койке, пожал ему руку и сказал что-то по-немецки. Билл кивнул ему, и они направились к маленькой лестнице, ведущей на палубу.

Наверху ему сразу стало не по себе. Там было совершенно темно. В воздухе пахло сыростью. Весь свет, что он видел — пара желтых окошек, тусклый фонарь на носу баркаса, — все было окружено удушающей влагой. Билл перешагнул через черную яму, отделяющую просмоленную палубу от каменного причала, услышал, как Голдберг сказал пару слов человеку с лошадью, и поплотнее закутался в пальто, почувствовав, как холод пробирается в легкие.

Моряк цокнул языком, и лошадь натянула веревку. Баркас медленно двинулся вперед. Голдберг поманил Билла рукой, и тот последовал за ним по темному переулку между двумя зданиями, которые во мраке казались то ли сараями, то ли особняками. На втором этаже одного дома горел свет, другой же был абсолютно темным.

Они вышли на узкую улочку, граничащую еще одним каналом. Вдоль по берегу росли деревья, через дорогу находились аккуратные кирпичные домики. Стояла мертвая тишина, нарушаемая лишь легким шумом воды.

— Который час? — прошептал Билл.

— За полночь. Ну что, голова прошла? Тише, слушай. Интересно, это он?

Билл прислушался, и в этот момент до них донесся цокот копыт и грохот железных колес. Голдберг растворился в темноте, спрятавшись за ближайшим деревом, Билл тоже бросился в сторону аллеи. Он прижался к влажной кирпичной стене и услышал, что цокот приблизился и повозка остановилась.

Билл не видел Голдберга, хотя знал, что журналист всего в паре метров от него. Он полез в карман и достал свой осколок зеркала.

В этом кусочке стекла, который отражал свет из окна, он разглядел большую черную повозку с кучером на козлах и двух слуг в ливреях, пытавшихся вытащить из нее какой-то агрегат. Они выдвинули из-под повозки металлическую платформу и начали регулировать ее высоту. После этого соорудили деревянный настил на ступеньках дома, создав таким образом наклонный въезд, и открыли дверь повозки. Она была очень необычной: казалось, у экипажа с одной стороны отодвигалась целая стенка.

Слуги вошли в повозку, и через мгновение наружу показалось большое кресло на колесах. Они с величайшей осторожностью выкатили его на платформу, один из слуг дернул рычаг, и платформа вместе с креслом-каталкой начала опускаться на землю.

В кресле неподвижно сидел огромный человек, лицо которого скрывал мрак. Все, что видел Билл, — это гротескный силуэт с венчавшим его цилиндром на голове. Парень увидел большую руку в перчатке, повисшую как плеть, и услышал, как человек отдает команды слугам тихим, глубоким, надтреснутым голосом. Один слуга осторожно взял руку великана в кресле и положил ее обратно ему на колени.