Итак, и рост городского суперорганизма на макроуровне, и микроскопические тонкости бактериальной жизни сыграли важнейшую роль в событиях сентября 1854 года. В некоторых случаях причинно-следственные цепочки очевидны. Если бы не плотность населения и глобализация, вызванная Промышленной революцией, холера не вызывала бы таких катастрофических эпидемий в Англии и, соответственно, не привлекла бы внимания Джона Сноу. Но другие причинно-следственные связи менее очевидны, пусть и столь же важны для нашей истории. Взгляд на город с высоты птичьего полета, ощущение городской вселенной как системы, как массового явления – этот прорыв в воображении не менее важен для конечного итога эпидемии на Брод-стрит, чем любой другой фактор.

Чтобы разгадать загадку холеры, нужно было увеличить масштаб и изучить более общие закономерности распространения болезни по городу. Когда на кону стоят вопросы здоровья, мы называем такой общий вид эпидемиологией, и этой дисциплине сейчас посвящены целые университетские факультеты. Но вот от викторианцев подобная точка зрения ускользала; закономерности общественного поведения не были для них интуитивно понятны. Лондонское эпидемиологическое общество было основано лишь по прошествии четырех лет после эпидемии, одним из его основателей был Сноу. Базовые методики популяционной статистики – измерение частоты некоего явления (болезни, преступности, нищеты) как процента от общей численности населения – попали в авангард научной и медицинской мысли лишь два десятилетия спустя. Эпидемиология как наука находилась еще в зачаточном состоянии, и многие ее основополагающие принципы еще не были разработаны.

В то же время научный метод довольно редко пересекался с разработкой и тестированием новых методов лечения и лекарств. Читая бесконечные потоки рекламы шарлатанских лекарств от холеры, публиковавшейся в ежедневных газетах, больше всего вы поразитесь не тому, что все доказательства, за очень редким исключением, основываются лишь на отдельных примерах. Невероятнее всего кажется то, что авторы вообще этого не стесняются. Они не говорят чего-то вроде «Конечно, все это основано на отдельных примерах, но выслушайте меня». В этих письмах нет смущения, нет понимания, что метод может быть неидеальным, – именно потому, что казалось вполне естественным, что с помощью локальных наблюдений за горсткой случаев холеры можно найти лекарство – если, конечно, вглядываться достаточно тщательно.

Но холеру нельзя изучать в изоляции. Это такое же следствие взрывного роста городов, как и газеты, и кофейни, в которых ее так бесполезно раскладывали на составные части. Чтобы понять чудовище, нужно было думать в масштабах города, с высоты птичьего полета. Смотреть на проблему с воздушного шара Генри Мэйхью. А еще вы должны были убедить и других посмотреть на нее с той же точки зрения.

* * *

Именно такую, более широкую точку зрения искал Джон Сноу в полдень понедельника. Он еще раз осмотрел образцы из колодцев Сохо при дневном свете и не нашел ничего подозрительного в воде с Брод-стрит. Давая хлороформ пациенту практиковавшего неподалеку дантиста, он по-прежнему размышлял об эпидемии, бушевавшей всего в нескольких кварталах отсюда. И чем дольше он думал, тем больше уверялся в том, что вода заражена. Но как это доказать? Одной воды будет недостаточно, потому что он даже не знал, чего ищет. У него были теории о способах передачи холеры и ее воздействии на организм. Но он даже не представлял себе, что является возбудителем холеры и как его искать.

По иронии судьбы, буквально за несколько дней до того, как Сноу безуспешно попытался найти характерные признаки холеры в воде, итальянский ученый из Флорентийского университета обнаружил маленький организм в форме запятой в слизистой оболочке кишечника больного холерой. Именно тогда был открыт Vibrio cholerae, и Филиппо Пачини в том же году опубликовал статью под названием «Микроскопические наблюдения и патологические выводы о холере». Но открытие оказалось преждевременным: микробная теория заболеваний еще не стала общепринятой в научном сообществе, а миазматисты считали холеру следствием некоего загрязнения атмосферы, а не живым существом. Статья Пачини была проигнорирована, и V. cholerae еще на тридцать лет вернулся обратно в невидимое царство микробов. Джон Сноу умер, так и не узнав, что возбудитель холеры, на поиски которого он потратил столько лет, был открыт еще при его жизни24.

Сноу, конечно, не представлял, как выглядит холера под микроскопом, но это не помешало ему провести дополнительные анализы воды. После работы с дантистом он вернулся к колонке на Брод-стрит, чтобы собрать новые образцы. На этот раз он увидел в воде маленькие белые частички. В своей лаборатории он провел небольшой химический опыт и обнаружил необычно высокую концентрацию хлоридов. Воодушевленный Сноу отнес образец коллеге, доктору Артуру Гессолу, чьими навыками в работе с микроскопом давно восхищался. Гессол сообщил, что у частичек нет никакой «организованной структуры», и предположил, что это могут быть остатки разложившейся органической материи. Еще он разглядел множество живых существ овальной формы – Гессол называл их «анималькулями», – которые, судя по всему, питались этой органической субстанцией.

Итак, вода на Брод-стрит оказалась вовсе не такой чистой, как изначально считал Джон Сноу. Тем не менее анализ Гессола не содержал никаких прямых доказательств присутствия холеры. Если он и сможет раскрыть это дело, то разгадка найдется не под микроскопом, в мире частичек и анималькуль. Нужно смотреть на проблему с высоты птичьего полета, в масштабе целых городских районов. Он попытается разоблачить убийцу косвенным путем: рассмотрев закономерности жизни и смерти на улицах Голден-сквер.

Как оказалось, Сноу уже размышлял о холере с этой точки зрения в течение большей части прошлого года. После того как его первая публикация в конце 1840-х годов не смогла убедить медицинский истеблишмент в правильности водной теории, Сноу продолжил искать доказательства в ее поддержку. Он издалека следил за эпидемиями в Эксетере, Гулле и Йорке. Он читал «Еженедельные сообщения о рождениях и смертях» Уильяма Фарра с такой же жадностью, с какой остальные англичане поглощали новые главы «Холодного дома» и «Тяжелых времен». Каждая вспышка заболевания давала новое сочетание переменных, новую закономерность – и, соответственно, возможность поставить новый эксперимент, который будет проходить на улицах и кладбищах, а не в тесной квартире Сноу. У ученого развились странные симбиотические отношения с холерным вибрионом: ему нужно было, чтобы болезнь процветала, чтобы получить шанс на победу. Тихие годы, с 1850-го по 1853-й, когда холера в Англии почти не проявляла себя, были хороши для здоровья страны, но оказались совершенно непродуктивными для Сноу-следователя. И когда холера вернулась с новой силой в 1853 году, он с еще большим фанатизмом стал перечитывать еженедельник Фарра, ища улики в графиках и таблицах.