Как такие благородные намерения могли привести к столь убийственным результатам? В случае с Чедвиком объяснение просто: он с недюжинным упрямством настаивал, что верить нужно в первую очередь носу. Лондонский воздух убивает горожан, утверждал он, и дорога к улучшению здоровья всего населения начинается с избавления от сильных запахов. Самое знаменитое – и комичное – выражение этих идей случилось в 1846 году, когда он выступал перед парламентским комитетом, расследовавшим проблемы с лондонской канализацией: «Любой запах, если он достаточно силен, – это немедленная острая болезнь; и, в конце концов, мы можем сказать, что запах подавляет организм и делает его уязвимым для других возбудителей болезни; любой запах – это болезнь».

За немногими исключениями, большинство проблем, с которыми приходилось бороться людям в викторианскую эпоху, вполне актуальны и сейчас, почти полтора века спустя. Это стандартные социологические вопросы, которые можно встретить в любом учебнике, посвященном этому периоду: как общество может пройти индустриализацию гуманным образом? Как государство может сдержать эксцессы свободного рынка? До какой степени можно позволять рабочему классу вести коллективные переговоры?

Но параллельно этим серьезным темам шел и еще один спор, который не привлек такого же внимания в лекториях и биографиях. Да, викторианцы в самом деле раздумывали над вопросами утилитаризма и классового сознания. Но лучшие умы эпохи посвящали время и другому, не менее неотложному вопросу:

«Что нам делать со всем этим дерьмом?»

С тем, что у Лондона большие проблемы с экскрементами, были согласны абсолютно все. Во влиятельном исследовании Чедвика, опубликованном в 1842 году, тщательнейшим образом описывалось отвратительное состояние системы уборки нечистот в городе. Times и другие газеты постоянно писали недовольные письма на эту тему. В 1849 году социологи обошли около 15 000 домов и обнаружили, что почти в 3000 из них стоит зловоние из-за плохого дренажа, а еще в тысяче «уборные и ватерклозеты находятся в отвратительном состоянии». В подвале каждого двадцатого дома скапливались нечистоты.

Многие выдающиеся реформаторы видели в фекалиях экономическую выгоду. Использование человеческих экскрементов в качестве удобрения для полей вокруг города было древней практикой, но вот испражнения двух миллионов человек с этой целью еще никогда использовать не пробовали. Сторонники идеи настаивали, что почвы станут сверхплодородными. Один из экспертов предсказывал четырехкратное повышение урожайности. В 1843 году предлагали построить канализационную систему с железными трубами, которые будут доставлять отходы жизнедеятельности в Кент и Эссекс.

Самым горячим сторонником этой методики был Генри Мэйхью, который видел в переработке отходов способ избежать мальтузианского ограничения прироста населения: «Если то, что мы выделяем, растения потребляют, – если то, что мы выдыхаем, они вдыхают, – если наш мусор для них пища, – то из этого следует: чтобы увеличить население, нужно повысить качество навоза. Чем лучше навоз, тем лучше питаются растения и, соответственно, тем лучше они становятся сами. Если растения кормят нас, мы должны кормить их».

Как и обычно у Мэйхью, философские рассуждения о цикле жизни быстро уступают место лихорадочным подсчетам.

Подобные бухгалтерские выкладки еще долго оставались важным жанром политических дебатов. Один ученый, выступая перед парламентом в 1864 году, объявил, что стоимость сточных вод Лондона «равна всем налогам, собираемым в Англии, Ирландии и Шотландии». Викторианцы в буквальном смысле спускали деньги в унитаз – или, того хуже, оставляли их гнить в подвале.

Эдвин Чедвик тоже искренне верил в богатства, скрытые в лондонской канализации. В документе, который он помог подготовить в 1851 году, утверждалось, что удобрение окрестностей Лондона содержимым сточных вод города увеличит цены на землю вчетверо. Продвигал он и водную версию теории, заявив, что если свежими фекалиями удобрить водные пути Англии, в них появится более крупная рыба29.

Но Чедвик и другие социальные реформаторы того периода в первую очередь стремились бороться с растущей волной экскрементов из соображений здравоохранения, а не экономики. Не все, конечно, разделяли радикальные взгляды Чедвика («Любой запах – это болезнь»), но большинство все же соглашалось, что нечистоты, в огромном количестве гниющие в подвалах и прямо на улицах города, в буквальном смысле отравляют воздух. Если даже недолгой прогулки хватало, чтобы прийти в ужас от гнилостного запаха отходов человеческой жизнедеятельности, с этим явно нужно было что-то делать.

Решение было прямолинейным – по крайней мере, в теории. Лондону требовалась общегородская система канализации, которая могла бы надежно удалять нечистоты из домов. Для этого, конечно, потребуются огромные инженерные усилия, но страна, которая буквально за несколько десятилетий построила обширную сеть железных дорог и стояла во главе Промышленной революции, вполне могла с этим справиться. Проблема заключалась в первую очередь в полномочиях, а не в исполнении. Городской инфраструктурой Лондона в ранний викторианский период управляла разношерстная многочисленная группа местных комиссий, которые были созданы в течение нескольких веков более чем двумя сотнями отдельных актов парламента. Мощение и освещение улиц, строительство сточных канав и канализации – всем этим заправляли местные уполномоченные практически без какой-либо координации с властями города. За один отрезок Стренда длиной в три четверти мили отвечали девять разных комиссий по мощению улиц. Для претворения в жизнь такого огромного проекта, как строительство общегородской канализационной системы, требовались не только инженерный гений и каторжный труд. Нужна была настоящая революция в городском управлении. Низовая, импровизированная переработка отходов мусорщиками должна была уступить место центральному планированию.