— И каковы результаты?

— В конце мы вам покажем все результаты самым подробным образом. Но первое, что приходит в голову: ВИКСАЛ-2 принес двенадцать миллионов долларов за шесть месяцев. ВИКСАЛ-3 помог нам заработать сто восемнадцать миллионов. А ко вчерашнему вечеру ВИКСАЛ-4 обеспечил прирост в семьдесят девять и семь десятых миллиона.

Эстербрук нахмурился.

— Насколько я понял, ВИКСАЛ-4 использовался всего неделю?

— Так и есть.

— Но из этого следует…

— Из этого следует, — вмешался Эзра Клейн, вскакивая со стула — он сделал вычисления устно, — что фонд в десять миллиардов долларов, который вы намерены создать, будет приносить 4,4 миллиарда в год.

— ВИКСАЛ-4 — автономный алгоритм, способный к самообучению, — сказал Хоффман. — По мере того как он собирает и анализирует все больше и больше информации, его работа становится более эффективной.

Сидящие за столом переглядывались и шептались. Китайцы начали что-то тихонько обсуждать.

— Теперь вы понимаете, почему мы решили привлечь дополнительные инвестиции, — с ухмылкой сказал Квери. — Нам необходимо максимально использовать новые алгоритмы, пока никто не создал чего-то похожего. А теперь, леди и джентльмены, самое время показать вам, как работает ВИКСАЛ-4.

В трех километрах, в Колоньи, криминалисты завершили осмотр дома Хоффмана. Молодые мужчина и женщина, которые вполне могли быть студентами или любовниками, собрали свое оборудование и уехали. Скучающий полицейский сидел в патрульной машине, стоявшей напротив дома.

Габриэль находилась в своем кабинете, разбирала портрет зародыша, поочередно вынимая листы стекла из прорезей в деревянном основании, заворачивала их в бумагу и воздушно-пузырьковую пленку и укладывала в картонную коробку. Она вдруг обнаружила, что размышляет о том, какое количество энергии должно было излиться из черной дыры этой трагедии. Два года назад она потеряла ребенка на шестом месяце беременности: не первая из ее беременностей, закончившихся выкидышем. Однако она оказалась самой длительной и самой тяжелой. В больнице ей сделали магнитно-резонансную томографию, поскольку у них возникли какие-то подозрения, что было весьма необычно. А потом, вместо того чтобы оставаться в Швейцарии, она отправилась вместе с Алексом в деловую поездку в Оксфорд. Расхаживая по музею, пока он беседовал с докторами философии в отеле «Рэндольф», Габриэль наткнулась на трехмерную модель структуры пенициллина, построенную на щитах из плексигласа в 1944 году Дороти Ходжкин, лауреатом Нобелевской премии по химии. У нее зародилась идея, и, вернувшись в Женеву, Габриэль использовала такую же технику на снимке магнитно-резонансной томографии — единственном, что осталось от ее ребенка.

У нее ушла неделя проб и ошибок, чтобы создать нечто из двухсот перекрывающихся образов скана, а потом перевести изображения на стекло так, чтобы оно не расплывалось. Габриэль множество раз резала руки об острые грани, но тот день, когда она впервые сумела их выровнять, и появилось изображение — сжатые пальчики рук и ног, — стал для нее чудом, которое никогда не забыть. За окном квартиры, где они жили в те дни, почернело небо, пока она работала; ослепительные желтые вспышки разветвленных молний вонзались в пики гор.

Габриэль не знала ни одного человека, кто поверил бы в это, если ему рассказать. Слишком театральным выглядел эффект. У нее возникло ощущение, что она подключилась к какой-то природной стихии: вступила в тайные сношения с мертвыми. Когда Алекс вернулся домой и увидел портрет, он ошеломленно сидел десять минут.

С тех пор Габриэль совершенно поглотила мечта объединить науку и искусство, чтобы создавать образы живых существ. Как правило, она сама служила моделью, делая рентгеновские снимки в больнице, — ее просканировали от головы до пальцев ног. Труднее всего было правильно использовать сканы мозга. Ей пришлось разобраться, какую из линий лучше всего отслеживать — сильвиев водопровод, мозговую большую вену, мозжечковый намет или спинной мозг. Более всего ее привлекала простота форм, как и парадоксы, которые она несла — прозрачность и тайну, безличное и личное, универсальное и совершенно уникальное. Когда Габриэль в тот день смотрела, как Алекс разглядывает результаты сканирования, ей захотелось сделать его портрет. Интересно, позволят ли доктора взять ей его снимки, и согласится ли на это сам Алекс?

Габриэль осторожно завернула последние стеклянные листы, а потом заклеила картонную коробку толстой коричневой клейкой лентой. Ей очень нелегко далось такое решение — отдать именно эту работу на выставку: если кто-нибудь ее купит, она почти наверняка больше никогда ее не увидит. И все же ей казалось, что в этом состоял главный смысл ее создания — дать ему самостоятельное существование, отпустить в мир.

Она взяла коробку и отнесла ее в коридор, словно это было подношение. На ручках дверей и на деревянных панелях остались следы голубовато-белого порошка для снятия отпечатков. В зале уже успели смыть с пола кровь. Поверхность оставалась влажной, так что Габриэль могла легко представить позу, в которой лежал Алекс. Она аккуратно обошла пятно. Со стороны кабинета послышался шум, и женщина почувствовала, как ее охватывает страх — в дверном проеме появилась массивная фигура мужчины. Габриэль испуганно вскрикнула и едва не выронила коробку.

Она его узнала — это был эксперт по системам безопасности Жену. Он показал ей, как пользоваться тревожной сигнализацией, когда они въехали в этот дом. С ним шел еще один мужчина — коренастый, похожий на борца.

— Мадам Хоффман, простите, если мы вас напугали. — У Жену был немного мрачноватый голос человека, привыкшего разговаривать с испуганными людьми. Он представил своего напарника. — Камиля прислал ваш муж, чтобы он приглядывал за вами до конца дня.

— За мной нет нужды приглядывать… — начала Габриэль.

Однако она оказалась слишком потрясена, чтобы оказать серьезное сопротивление. Молча отдала телохранителю коробку, и тот отнес ее в ожидающий «Мерседес». Габриэль заявила, что сама сядет за руль и доедет до галереи. Но Жену настоял на том, что это небезопасно — ведь человек, напавший на ее мужа, все еще на свободе, — и его профессиональная настойчивость оказалась такой убедительной, что Габриэль снова согласилась.

— Просто блестяще, — прошептал Квери, подхватив Хоффмана за локоть, когда они выходили из зала для заседаний.

— Ты думаешь? А мне показалось, что в какой-то момент они перестали за мной следовать.

— Они были готовы потеряться, потому что знали, что рано или поздно все поймут, а остальное не имеет значения. И всем нравится толика греческой философии. — Он подтолкнул президента вперед. — Боже мой, старый Эзра — мерзкий тип, но я бы мог его поцеловать, когда он сделал устные подсчеты в конце.

Клиенты терпеливо ждали на краю торгового зала, за исключением молодого Херсхаймера и поляка Лукашински, которые повернулись спиной к остальным и с кем-то тихо говорили по сотовым телефонам. Хьюго переглянулся с Александром, и тот пожал плечами. Даже если они нарушили обещание хранить тайну, с этим ничего нельзя поделать. ДОН[29]очень трудно использовать в суде без серьезных улик; к тому же уже все равно слишком поздно.