— Комар! — визжит Стефани. — Блииин, даже кондишена с фильтром нет в этой паршивой тачке! Мама, не шевелись!

Звонкий хлопок по плечу Кристины, та вскрикивает.

— У-у, дура, — бормочет Жан-Поль, — из-за тебя очко потерял!

Пиканья становятся чаще. Я сворачиваю на развязке у придорожного распятия, удостоверяюсь, быстро оглядевшись, что никто из троих не заметил ограничивающего движение большого щита с эмблемой Министерства обороны. «Вы въезжаете в военную зону. Проход на пляж и в лес вне специально обозначенных мест строго запрещен». Радостный холодок пробегает по спине, и неожиданно для себя я пою:

— ʼCause ту dick is blue!

Кристина окидывает меня полярным взглядом. Я вписываюсь в поворот, скрытый высокой травой, и мы оказываемся на прямой, в конце которой — полосатый шлагбаум с охранником в будке.

— Надо же, кордон, — невозмутимо бросаю я.

— Дети, пристегнитесь, — суетится Кристина.

Она закрывает путеводитель, Жан-Поль поднимает нос от игры, Стефани выключает плеер. Я сдаю назад и аккуратно торможу. Опускаю стекло, к нему склоняется солдат в плащ-палатке.

— Месье.

Я вежливо здороваюсь.

— Куда едете?

Откинувшись на спинку сиденья, извлекаю из внутреннего кармана бумагу с названием и покладисто протягиваю ему. Он пробегает ее глазами, хмурясь и неодобрительно косясь на мою широкую улыбку, потом просит нас минутку подождать. Уходит в будку, где двое его коллег пьют кофе и в окошко посматривают на нас. Я вижу, как он говорит по телефону, повернувшись к нам, — наверняка описывает «вольво» и прицеп.

— Я могу узнать, что все это значит? — сухо спрашивает Кристина, пытаясь поймать мой взгляд.

Я пожимаю плечами: мол, сам удивляюсь. Жан-Поль вдруг прыскает:

— Он забронировал концлагерь!

Я не могу удержаться от смеха, а Кристина, повернувшись на сиденье, обрушивает праведный гнев на осквернителя святынь:

— С этим не шутят, Жан-Поль!

Солдат выходит из будки и возвращает мне бумагу.

— Все в порядке, можете ехать. Но у вас арендовано до пятнадцатого — и ни дня больше. В запретную зону к северу от деревни не заходить. Купаться в этой части мыса тоже запрещено. Общественные пляжи на другой стороне, ближе к городу, смотрите указатели. И ни в коем случае не сворачивайте с шоссе: движение по проселочным дорогам гражданским автомобилям запрещено. Счастливо вам отдохнуть.

Я благодарю его за любезность и жму на газ. Он поднимает шлагбаум. Я проезжаю, помахав ему на прощание рукой.

— Хейли-хейло! — выдает Жан-Поль музыкальный комментарий.

— Нет, это черт знает что такое! — взрывается Кристина.

Переключая скорость, я отвечаю на этот смелый вывод поджатием губ.

— Парень из агентства что-то говорил мне насчет военных. Ну и хорошо, хоть воров можно не бояться. Помнишь, сумку у тебя украли в прошлом году?

У Кристины отвисает челюсть при виде развороченной гусеницами земли вокруг.

— Полигон! Ты хочешь, чтобы мы отдыхали на полигоне!

Она оборачивается к детям, призывая разделить ее возмущение.

— Вот хрень! — шипит Стефани. — Да тут же будет пустым-пусто!

— А на когда назначены испытания химического оружия? — ехидно осведомляется Жан-Поль.

— Едем назад! — решает Кристина.

— Нет.

Она смотрит на меня круглыми глазами, ошарашенная моим властным тоном.

— Как это «нет»?

Двадцать лет нерушимого семейного спокойствия разом рухнули в ее голосе. Я добавляю мягче:

— Уже приехали.

Мы едем вдоль длинной ограды, за которой тянутся ангары и штабеля бетонных труб метров в пять высотой. У труб дежурят часовые. По другую сторону шоссе сооружение, похожее на гигантскую теплицу, рядом воронка, в которую съезжают машины на гусеничном ходу.

— Это Розвелл,[10]— заключает Жан-Поль. — Тут упал НЛО, землян эвакуируют.

— Мы же не будем торчать здесь две недели? — протестует Стефани уже менее уверенно, почти с мольбой.

— Будем, — отвечаю я. — За мысом есть город, тебе же сказали. Хочешь — купайся там, бегай по магазинам, кадри мальчиков. Ничего, не дальше, чем в прошлом году, и здесь, по крайней мере, не придется сидеть друг у друга на головах.

Тишина, достойная ядерной зимы, воцаряется в салоне. Я оставляю справа поворот к городу.

— Да и все равно на сезон отпусков выбора не было.

Кристина мотает головой, онемев от моей наглости. Дорожный указатель — танк в красном треугольнике — маячит впереди, и мы выруливаем на разбитую бетонку. Надо же, я, оказывается, умею командовать. Зря не делал этого раньше.

— Не может быть и речи… — начинает моя жена, запинаясь на каждом слове.

— Не бухти.

Она аж оседает от изумления. Я смею ей перечить. При детях.

— Класс, — хихикает Стефани, толкая локтем Жан-Поля.

Наклонившись вперед, вцепившись в спинки наших сидений, они ждут, что мы сейчас сцепимся насмерть. Спасая свой пошатнувшийся авторитет, их мать надменно бросает:

— Прекрасно. Я знаю, что мне придется сделать.

Вряд ли она действительно знает, но эта реплика позволяет ей сохранить лицо.

Из-за дюны показалась колокольня, крыши домов вырисовываются на пасмурном небе. Дубовая роща и густой кустарник тотчас скрыли от нас деревню, и между двумя сторожевыми вышками мы видим море. Серая вода набегает частыми мелкими волнами на песок цвета замазки.

— Я правильно сделала, что забыла доску для серфинга, — шепчет Стефани брату.

Ответа нет. Я вижу в зеркальце глаза Жан-Поля: он озирается в поисках условий для гонок по пересеченной местности. Его мотоцикл, переложенный одеялами, зажат в трейлере между холодильником и койкой матери.

Дорога идет под уклон, вокруг заболоченные поля, луга, на которых не пасутся коровы, но стоят резервуары для воды. Теперь все молчат, а у меня в голове звучат, как эхо, мои мятежные речи. Мало-помалу они теряют свой вкус и шлейф возможных последствий, и я снова начинаю думать о доме с фотографии. Я смотрю на него каждый вечер, когда все ложатся спать. Сам не знаю, что так притягивает меня в этом странном, ни на что не похожем сооружении. Одна деталь бросилась мне в глаза спустя неделю — а ведь эту деталь я должен был бы заметить сразу. В последнем окне второго этажа, перед квадратной башенкой, занавески с одной стороны приподняты до середины. Я вооружился лупой. Но шнура-подхвата не разглядел — только четыре белых точки.