Поднял мокрые глаза, быстро перекрестился, с великим трудом пришел в себя.

Скрючившись обратно, уже как дед Лука позвал подручных:

– Спускайтесь, коли хотите.

Пацаны осторожно спустились. Он, чуть усмехаясь, смотрел, как заблестели у них глаза при виде пустяшных разбросанных чушек. Оборванцы радостно подбирали безделушки, терли о рукава, вертели в руках. Дав им порезвиться, Михаил не без сожаления призвал к порядку:

– Давайте выбираться. А вообще – порадовались, и будя, теперь накрепко запомните: наверху обязательно кто-то должен быть, поклажу принять, лестницу подержать. Так что ать-два наверх.

Обретенный чемодан Михаил из рук не выпускал, держал крепко, хотя выбираться из подземелья с ним было неловко.

Работнички дивились на свои «сокровища», ухая и шлепая себя по тощим ляжкам.

А он хвалил:

– Молодцы, ребятушки, молодцы, недаром трудились.

Вручив огольцам по четвертному – пусть их, заслужили, благодушно призвал к порядку:

– Порадовались, и хватит. Ящички, сами видели, крупные, в этот лаз не пройдут. Расширьте так, чтобы можно было спокойно вынести.

Анчутка кивнул осознанно, Пельмень – нет. Лично у него перед глазами стояли, подмигивая, блестящие черненькие кирзачи.

– Как получится, поднимите хотя бы один и отнесите ко мне в хибару. Только осторожно! – напомнил дед Лука, подняв палец. – Или рано утром, или уже в сумерках, чтобы без любопытных! Коли меня на месте не будет, постучите вот эдак, – дед Лука изобразил как, – в соседнюю дверь. Дочка моя там живет, Наталья, она завсегда на месте. Скажете: дед Лука велел по два червонца выдать, она знает. Разумеете?

– А то, – подтвердил Анчутка.

– И вот еще. Как уходить наладитесь, лестницу прочь и сокройте все это.

– Обратно зарывать? – с готовностью спросил Пельмень.

– Тпру, лютый ты работник. Зачем зарывать? Не надо. Лестницу припрячьте, нарубите осины, сделайте настил, сверху землицы да дерна. И пощедрее, чтобы в глаза не бросалось. Дерн скоро прорастет, ничего и не видно будет. Засим откланиваюсь, а вы уж тут приступайте.

Он отправился вдоль узкоколейки в сторону города без тени кряхтенья и стенания. Можно сказать, поспешил.

18

Как приятно валяться на травке, как бы невзначай накручивая на пальцы темные локоны любимой девушки, когда заходящее солнце тенями ложится под густыми ресницами, золотит ее кожу, нежный профиль округлого и одновременно упрямого лба, чуть вздернутого, но такого милого носа, припухлых губ.

– Домой пора? – спросил Колька, не без сожаления отводя горящий взгляд.

– Давно уж, – отозвалась Оля, не открывая глаз и чуть улыбаясь.

Часа три как было пора, на что указывали и полчища комаров, которые противно и тонко трубили сбор всех частей, и резко посвежевший ветерок со стороны озера.

Колька давно заприметил этот укромный берег. От дорог-тропинок далеко и через лесок нет безопасного, пологого подхода к воде. Так что тут не бывает ни родителей, ни детей, ни милых старичков. Тишина и уединение.

Какое все-таки красивое это озеро! Не овальное, не круглое – какой-то причудливой формы, картофелиной. Берега как будто специально искривили и закруглили так, чтобы с одного не было видно другой. Получалось интересно и загадочно. Посреди озера имелся островок, на который надо как-нибудь наведаться на рыбалку, костерок пожечь там или еще что.

И прямо картина музейная на противоположном берегу: песчаным блюдцем сходит он к воде, зеленый ковер плавуна с кувшинками, старинное кладбище, почти поглощенное лесом, торчат какие-то памятники, обелиски, кресты. Живопись. Оля любит всякие такие штуки.

Вот и сейчас, легко приняв сидячее положение, она не сводила глаз с того берега. Колька залюбовался изгибом ее изящной, длинной шеи, тонкими пальцами, упрямым, но таким нежным подбородком. Всплыло откуда-то смутное, когда-то то ли слышанное, то ли читанное: «Когда потемки наступают и приближается гроза, со дна души моей мерцают ее прекрасные глаза».

– Сплаваем, Оль? – внезапно осипшим голосом предложил он.

– Я вот тебе! И не думай, – запретила она самым генеральским образом.

Если бы это была не она, послал бы куда подальше, стянул бы штаны, сиганул с довольным уханьем в темную зеркальную воду и молодецкими саженками сгонял бы туда, а бог даст, и обратно.

Конечно, он бы доплыл туда, что тут плыть-то всего ничего. Правда, Оля развопится, да и в предыдущие разы он успел ощутить, как хватают за ноги ледяные родники, а ближе к тому берегу куча кубышек и лилий. И деревьев нападало с подмытого водой берега – небось и на дно-то не станешь. А вон и плавун сказочный, ковром по воде стелется, от того берега и до островка, наверное, можно и по нему пройти. Плотный, видать. Туда ногами попади – просто так не выберешься. А если по нему идти, то мальца или доходягу какого выдержит, если тому идти не ссыкотно. Они, плавуны эти, как гамак, под ногами колышутся, приходится балансировать, чтобы не упасть. Да, пожалуй, по плавуну можно далеко на озеро зайти, а там и чистая вода, осока и кувшинки, ох и лещ там должен быть, особенно если встать пораньше…

«А просто так с нашего берега плыть лучше не надо, чего судьбу испытывать. Вот если плот смастерить», – он уже начал оглядываться в поисках материала, как вдруг Ольга снова подала голос:

– Смотри, Коля, какая красота нечеловеческая, – сказала она, не сводя глаз с обыкновенного вечернего неба, – как солнце пылает, как будто зацепилось за вершины деревьев, а они стоят, как стражи, у самого берега, подпирая небо… а само небо такое побледневшее, хотя вверху уже ночная синева.

Колька лишь молча кивал, пытаясь сообразить: что, у девчонок какие-то особые глаза в голову вставлены? Что они видят вместо водорослей на воде, самой воды, песка, деревьев? Наверное, какое-то специальное женское зрение.

Предзакатный яркий луч отразился от какого-то блестящего креста, уколол глаз. Проморгавшись, Колька снова глянул на противоположный берег и удивился: между темными стволами мелькала чья-то тень. Кто-то там копошился, среди могил.

«Это что еще за новости?»

Ни разу со дня открытия этого места он тут никого не встречал. Что там было делать, да и кому? Может, показалось, в сумерках и не такое может почудиться?

Однако и Ольга тоже это увидела:

– Смотри-ка, там по кладбищу ходит кто-то.

– Откопался, – пошутил Колька, – ладно, давай собираться, а то… – сдержавшись на словах, он отыгрался на комаре и собственной щеке, – зажирают насмерть.

Никуда особо не торопясь, они обулись и пошли восвояси. Было тепло, тихо, уютно. Правда, сумерки как-то быстро наступили, и идти по нехоженой тропе стало непросто. Откуда-то повылазили корни и пни, прятавшиеся днем,