— Шесть с половиной, командир.

— Видишь, за ночь в среднем четыре получки сделаешь. Если повезет, расклад хороший будет, — капитан, как всякий уважающий себя офицер, играл в преферанс, — а то и больше. Способы разные. Примитивные, безусловно, однако надежные, не раз проверенные. Можешь бурбухайку тормознуть, можешь дуканчик распотрошить — это дело вкуса и возможностей. Подробности тебе Тоф объяснит.

Прапорщик ободряюще похлопал тонкой ладонью Сигова по плечу:

— Конэчна, объясню. Кое-что знаем, кое-что умеем.

Все это время лейтенант ошалело моргал и пытался понять — разыгрывают его или нет.

— Только не надо делать большие глаза, Сигов, — прибавил Горбунов, внимательно наблюдавший за лейтенантом. — Это единственный шанс. Другого нет и не будет. Думаешь, зря он тебя в ночной патруль посылает? Просто так? Да у него такса — десять тысяч. Заступаешь в патруль и шныряешь по городу. А потом отдаешь десятку. Все остальное, разумеется, твое. Надеюсь, понимаешь, что отстегнуть сейчас ты должен будешь все. Хорошо одно — начштаба мужик конкретный. Он в долгу не останется. Не получится — вылетишь в Союз. И там об тебя каждая сволочь ноги будет вытирать, — на полном серьезе пообещал комбат и перевернулся на живот, зашарив рукой под кроватью.

Нашел и протянул Сигову банку пива.

— Пей. Отойди душой немного. Тебе сегодня досталось.

Сигов неумело потянул за колечко. Пена брызнула и уселась на рукав. Горбунов с Юнусовым переглянулись и беззлобно рассмеялись.

— Ничэго, научится, — сказал Тофик, — я тоже раньше пива в банках не видел. В патруль будет ходить, в колоннах — ящиками-мащиками пить будет.

Сигов сделал несколько вялых глотков и безвольно опустил плечи.

— Не нравится? — удивился комбат. — Это с непривычки. Пройдет.

— Нравится.

— А что не пьешь?

Сигов загнанно посмотрел на капитана.

— Начальник штаба такой принципиальный. Как ему деньги отдавать? Он же меня за это под трибунал сразу!

Комбат глянул на вспотевшего Сигова и махнул рукой.

— Опять двадцать пять. Я ему про Фому, а он мне — про Ерему. Тоф, хоть ты объясни!

— Э-э-э! — сдавленно, с хрипом вскрикнул азербайджанец. Лейтенант вздрогнул, испуганно посмотрел на Тофика. — Что объяснить? Что сказать? Начштаба все деньги носят. Он тоже дэмбэл, как Марков, — скоро замена. Пайса-майса начштаба во как нада, — прапорщик вонзил острый, небрежно выбритый подбородок в потолок и провел напряженным ребром ладони по горлу. — Принесешь ему — все будет. Не принесешь — ничего не будет. Тоф месяц назад командировка ездил — старый дедушка умер. Никто не отпускал. Не прямо родственник.

— Не прямой, — поправил комбат, изучая лучистые трещины, паутинками разбежавшиеся по потолку.

— Да, я и гаварю — не прямо. Так что? Принес Тоф начштаба двадцать тысяч и поэхал Саюз командировка. А ты гаварышь, дэнги он нэ берет. Берет. Все берут! — озлился на Сигова Юнусов.

— Хватит, Тоф, не добивай парня. Расслабься, — почти приказал комбат и засвистел какую-то простенькую, но популярную мелодию.

Сигов попытался вспомнить ее, но так и не смог этого сделать.

Юнусов принялся молча вылавливать сигарету из полупустой командирской пачки.

От подобной правды Сигова мутило. Он согнулся, опустил голову на грудь и грел ладонями пустую, теплую жестянку. От бессчетного количества выкуренных сигарет голова трещала, дым выдавливал глаза из глазниц, и мысли были рваные, беспорядочные.

Все молчали. В окне по-прежнему мелко трясся кондиционер. Было слышно, как за дверью, в коридоре, топали солдаты, спеша к умывальникам.

— Пойми, — бесстрастно сказал Горбунов, все так же глядя вверх, — никто тебя никуда не заставит идти. Тоф пойдет — он давно просится, да очередь не подходила. Но поверь: не будет денег — вылетишь в Союз беспартийным и опозоренным. Задушат они тебя. С ответом не тороплю. Подумай, а к вечеру скажи. Не бойся — трусом тебя никто считать не будет. Решать — твое право.

— А что решать? — спросил Сигов.

По его горлу, изнутри, словно протянули рашпиль, и он закашлялся, задыхаясь, хватаясь за воротник куртки.

Тофик принялся колотить лейтенанта по спине.

— Что решать, — выдавил в итоге Сигов, поворачивая покрасневшее лицо к комбату, — тут нечего решать. Пойду я.

— Подумай.

— Пойду! — банка треснула, сминаясь.

— Ай, маладэц, — обрадовался Юнусов. — Главное — нэ бойсь! Всэ кагда-та что-та начинают.

Горбунов сел.

— В таком случае запомни — осечки быть не должно. Поймают наши — будешь сидеть в тюрьме.

— Э-э-э! Кто поймаэт, камандир? Такие же. Будут приставать — падэлись. Не жадничай! — посоветовал Тофик Сигову.

— Впрочем, я не слышал, чтобы кто-то из патрулей залетел на таком деле. Тоф тебя проинструктирует, и людей тебе дадим надежных, молчаливых.

Горбунов потянулся. Кости весело хрустнули.

— Ладно, Коля, отдыхай. Не бери в голову — все обойдется. Вижу, устал. Подкосила тебя правда-матка. Иди спать — легче станет, да и перед патрулем отдохнуть надо.

Сигов кивнул головой, почему-то пожал руки Юнусову и Горбунову, а затем вышел.

И забываясь в мягком отупляющем сне, проваливаясь в ватное забытье, шептал сам себе молодой лейтенант: «Я должен быть сильным, как комбат. Я должен им доказать…»

И заснул, стиснув зло зубы.

Колонна из Газней рвалась к Кабулу.

На покатой горе без единого деревца, врывшись в сухую землю, в серых неказистых четырехугольных домишках, закутавшись в маскировочные сети, стояла шестая застава десантуры. Она прикрывала дорогу, по которой стремительно неслись машины.

Часовым на заставе они казались маленькими жучками. Темно-зеленые насекомые изо всех сил мчались вперед, да так скоро, что не было видно колотящих по земле ножек.

«Уралы», «КамАЗы», «ГАЗы», раздробленные бэтээрами и бээмпэ, напрягая все свои силы, стремились пройти кишлак Мухаммеддарра, а попросту — Мухамедку, оторваться от нее, хищно присосавшейся к дороге.

Распущенные, хлопающие на ветру, выгоревшие белые брезентовые тенты; черные тонкие жала пулеметов, воткнутые в густую зелень справа.

В одном из «КамАЗов» старшим машины — прапорщик Бочков.

Еще задолго до Мухамедки поднял он боковое стекло с перекинутым через него толстенным бронежилетом и передернул затвор автомата. Поставил предохранитель на автоматический огонь и орал как оглашенный:

— Быстрее, Семен! Жми, жми, бача! Давай! Ходу!

Глаза у Бочкова лихорадочно блестели, лицо перекосилось от страха.

Голый до пояса водитель разгонял машину на четвертой скорости, давил ногой в тапочке на педаль газа. Стрелка, дрожа, перепрыгнула цифру 120. Семенов закусил нижнюю губу, вцепился глазами в дорогу.