лицо Брома, и я вспомнила слова Шулера: «Бром любил этого мальчишку больше всех на свете». Я больше всех на свете любила Брома, так что прекрасно понимала его.

– И что из того, если он думает, что я Бендикс? – Из-за любви к Брому возмущение все-таки вырвалось наконец на свободу. – Я не леди. Я – мальчик. Я вырасту сильной, как опа, как мой отец.

– Вот что, – потеряла терпение Катрина, – я швырну все эти твои штаны в огонь. Нужно было давно это сделать. И никакой больше беготни по лесам. Все дни ты будешь проводить здесь, в доме, учась шитью, музыке и прочим женским премудростям, которые уже должна была постигнуть к своим годам.

– Нет, – бросила я, но одного взгляда на лицо Катрины оказалось достаточно, чтобы понять: она смертельно серьезна.

Она решила, что с нее достаточно, и теперь собиралась обуздать меня – запереть дикую лошадь в слишком тесный загон. Я повернулась к Брому.

Он, кажется, даже не слышал, что сказала Катрина. Дед погрузился в какие-то воспоминания, устремив взгляд куда-то в пространство.

«Он думает о Бендиксе», – догадалась я, и, хотя сама мгновение назад заявила, мол, ничего страшного в том, что он относится ко мне как к Бендиксу, нет, я вдруг поняла: это на самом деле очень важно. Я не хотела, чтобы Бром смотрел на меня, а видел лишь тень своего мертвого сына. Я хотела, чтобы он видел меня – такой, какая я есть.

– И даже не смотри на своего деда. Он избаловал тебя, но я положу этому конец, – сообщила Катрина. – Отныне ты будешь слушаться только меня, или придется смириться с последствиями.

Все внутри меня перемешалось: любовь к Брому, потребность в том, чтобы он признал меня, страх перед тем существом, осознание увиденного в лесу, странные чувства к Всаднику, горячее желание внушить Катрине, что я мальчик, а не девочка, которую она хочет видеть. И вся эта бурлящая масса чувств выплеснулась вдруг наружу.

– Ты ведьма, – тихо и яростно сказала я Катрине. – Я тебя ненавижу. Ненавижу больше всех на свете.

Бром опешил и потрясенно уставился на меня. Глаза Катрины расширились, и в глубине их мелькнуло что-то, чего я не видела никогда прежде, – боль. Но какое мне было дело? Она причиняла мне боль каждый день, пытаясь уничтожить мою сущность. Ей-то на меня было плевать!

– Я не позволю тебе превратить меня в леди. Я отрежу себе волосы, убегу и буду жить как мальчишка, и тебе меня не остановить, и это сводит тебя с ума. У тебя не получится запретить мне поступать так, как мне нравится. Как бы ты ни следила за мной, я продолжу делать то, что хочу. Даже если ты засадишь меня в эту гостиную на шесть лет, в конце концов я все равно сделаю то, что хочу.

– И куда же ты отправишься? – гнев вытеснил из голоса Катрины боль. – Кому ты нужна? Кто тебя примет?

«Всадник», – подумала я, но вслух не произнесла. Это так и осталось в тайном уголке моего сердца.

– Зачем кому-то меня принимать? Я и сама устроюсь.

Бром, похоже, хотел вмешаться, но не знал как. Он потянулся к Катрине, но та вдруг поднялась, сверкая глазами.

– Тогда уходи. Уходи, если хочешь. Я не стану тебя останавливать.

Не стоило ей брать меня на слабо. Не родился еще такой ван Брунт, который устоял бы перед вызовом.

– Отлично, – выплюнула я. – Без проблем.

Я выскочила из-за стола, опрокинув стул. Бром окликнул меня, но я не слушала. Я ненавидела Катрину. Ненавидела ее всем своим существом. Она пыталась лепить меня по своему подобию, втиснуть в понятные ей рамки, не желая видеть меня такой, какая я есть.

Я взбежала по лестнице, срывая на ходу дурацкое платье, не заботясь о том, что слуги увидят меня в нижнем белье. Мои волосы, заплетенные в две длинные толстые косы, запутались в тряпках, и я прокляла их, прокляла идиотскую моду, повелевающую девочкам и женщинам носить волосы ниже пояса.

Но ведь дело совсем не в моде, верно? Кто-то из городской родни прислал Катрине газету, и там на фотографиях люди с совсем другими прическами, в других одеждах – такие вещи никогда не доходят до Лощины.

Что-то в этом таилось – в том, что в Лощине никогда ничего не менялось, что Лощина не шла в ногу с остальным миром. Но я была слишком зла, и подавлена, и обижена, и напугана, чтобы размышлять, отчего это важно.

Я сказала Катрине, что уйду, и я уйду, потому что ван Брунты никогда не отступают от вызова, но ох, ведь то существо где-то поблизости, и оно знает обо мне и не станет ждать ночи, чтобы забрать свою жертву.

А потом есть еще Всадник. Всадник, который, казалось, помогал мне, или, по крайней мере, пытался уберечь меня от того чудовища в лесу. Но мне не хотелось думать, почему он на моей стороне.

Я натянула брюки и куртку – уже выстиранные, они лежали, аккуратно сложенные, на стуле в моей комнате – и огляделась, пытаясь решить, что мне понадобится в странствиях по белому свету.

Что-то теплое, это непременно.

Я достала из шкафа толстое шерстяное одеяло, но оно оказалось слишком объемистым – нести его было бы неудобно. А я ведь не знала, сколько придется идти, пока не найду какое-нибудь безопасное место.

Кто-то из слуг принес в комнату и ненавистную мне вышивку – вместе со всем, что к ней прилагалось. Возможно, у них создалось превратное впечатление, будто я перед сном захочу немного повышивать, хотя, казалось бы, слуги в этом доме могли бы и получше разбираться в положении дел. В корзинке для швейных принадлежностей обнаружились большие портновские ножницы, и я, расстелив одеяло на полу, решительно отрезала от него половину. Вот теперь размер идеален, удовлетворенно подумала я, получилось что-то вроде шали или длинного плаща, а шерстяная ткань будет согревать меня и защищать от дождя.

Затем я подошла к зеркалу, натянула одну из кос и резанула ее острыми ножницами у самого уха, ненароком задев кожу. Выкатилась крохотная капелька крови, но я, не обращая на нее внимания, обкорнала и вторую косу. Оставшиеся волосы, курчавясь, рассыпались по всей голове, радуясь освобождению. Теперь мои волосы стали короче, чем даже у Брома. А свои волосы Бром собирал в косу, заканчивающуюся над самым воротом рубахи.

Теперь никто и не подумает, что я девчонка.

Я бросила отрезанные косы на пол и хорошенько потопталась по ним. Больше