Я уставилась в пустую коробку, и глаза мои встретились с холодным бронзовым взглядом Девочки-птичницы на обложке. «Полночь в саду Добра и Зла». Наклонившись, я достала книгу, повернула корешком вниз. Мои пальцы пробежались по страницам, нащупали между ними щель, где и скрывалась визитка. Сунув туда большой палец, я распахнула книгу — и еще раз увидела его имя.

Патрик Бриггс.

Взяв визитку, я принялась постукивать по ней пальцами и задумалась. Телефонный номер глядел на меня с молчаливым вызовом. Я прекрасно понимала неприязнь своего брата к длительным отношениям, к тому, чтобы быть с кем-то слишком близким. С одной стороны, пример отца показал мне, что можно влюбиться в человека, толком его не зная, и я от этой мысли ночами заснуть не могла. Стоило мне заинтересоваться мужчиной, и я неизменно принималась гадать — а этот что скрывает? Чего он мне не говорит? В котором из шкафов, похороненные во мраке, скрываются его скелеты? Я была в ужасе от перспективы обнаружить те шкафы, понять их истинное содержимое — как содержимое шкатулки в шкафу моего отца.

С другой стороны, пример Лины научил меня, что можно полюбить кого-то и потерять его безо всякой причины. Найти самого лучшего человека, а потом однажды утром обнаружить, что он исчез, что его забрала чья-то грубая сила или злая воля. Что, если я тоже найду кого-то, самого замечательного, а его у меня заберут?

Не легче ли будет всю жизнь прожить одной?

Чем я уже не один год и занималась. Жила одна. Школу я окончила, толком не приходя в себя. Когда Купер уже отучился и я осталась предоставлена самой себе, на меня начали нападать в спортзале — крутые парни пытались подчеркнуть свою неприязнь к насилию по отношению к женщинам, тыкая кончиком ножа мне в предплечье, рисуя на коже зигзаги. «Это тебе за папашу», — шипели они, совершенно глухие к иронии происходящего. Помню, как я шла домой, а с пальцев, как воск со свечи, капала кровь — по всему городу тянулся алый пунктир, словно на пиратской карте. Сокровище там, где крестик. Помню, как я убеждала себя, что, если удастся поступить в университет, я смогу уехать из Бро-Бриджа. Уехать от всего этого.

Что я и сделала.

В университете Луизианы у меня были отношения с парнями, но ничего серьезного: пьяные обжимания в переполненном баре, потом мы незаметно ускользали вдвоем в комнату общежития; дверь я всегда оставляла чуть приоткрытой, так, чтобы доносились приглушенные звуки вечеринки. Стены дрожат от дешевой музыки, по коридору катятся смешки девичьих компаний, они хлопают по двери раскрытыми ладонями. А потом перешептываются и переглядываются, когда вы появляетесь из комнаты — взъерошенные волосы, расстегнутые джинсы. Заплетающаяся речь парнишки, которого я выбрала для себя несколько часов назад в результате вдумчивой проверки, целью которой было минимизировать риски как того, что он слишком ко мне привяжется, так и того, что решит убить меня в темном уголке собственной спальни. Значит, не слишком рослый, не слишком мускулистый. Если навалится сверху, я смогу его оттолкнуть. С приятелями (озлобленный одиночка — излишний риск), но не душа компании (слишком много постельных побед — тоже рискованно; такой склонен считать женское тело не более чем послушной игрушкой). И обязательно правильное количество выпитого — не слишком много, иначе стоять не будет, но ровно столько, чтобы слегка пошатывался и немного остекленели глаза. Правильное количество выпитого касалось и меня самой — уверенная в себе, чуть возбужденная и одновременно немножко приторможенная, реакции снижены ровно до такой степени, чтобы дать поцеловать себя в шею, не отдернувшись, но не настолько, чтобы утратить внимание, координацию, чувство опасности. Есть надежда, что наутро он моего лица уже не вспомнит; имени уж точно.

Так мне больше нравилось: анонимность — то самое, чего я была начисто лишена в детстве. Роскошь близости — чужое сердце бьется рядом с твоим, чужие пальцы переплелись с твоими — без риска испытать боль. Мои единственные относительно серьезные отношения закончились не лучшим образом; я была не готова к тому, чтобы встречаться. К тому, чтобы полностью доверять другому. Но, повторюсь, мне происходившее казалось нормальным. Я делала все это, чтобы заглушить одиночество, самим фактом чужого физического присутствия заставить собственное тело поверить, что оно не одно.

Хотя срабатывало почему-то прямо противоположным образом.

Окончив университет, я обрела в больнице друзей, коллег, общество, которым могла окружить себя в течение дня, а на ночь удалиться домой и возобновить привычную изоляцию. Какое-то время все это работало, но стоило мне открыть собственную практику, и я снова обнаружила себя в полном одиночестве. Дни и ночи напролет. К тому дню, когда снова взяла в руки визитку Патрика, я едва ли не месяц ни с одной живой душой словом не перемолвилась, если не считать редких эсэмэсок от Купа с Шэннон или звонков из маминой клиники с напоминанием о сроках очередного посещения. Я знала, что когда сквозь двери практики хлынет поток пациентов, ситуация изменится, но это все же не совсем то. Кроме того, смыслом моих бесед с пациентами будет помогать им, а не наоборот.

Карточка Патрика жгла мне руки. Помню, как я подошла к столу, села, откинулась на спинку стула. Взяла телефон и набрала номер. Звонки на другом конце длились так долго, что я почти уже дала отбой. Потом вдруг раздался голос:

— Это Патрик, я вас слушаю.

Я молчала — перехватило горло. Подождав несколько секунд, он попробовал еще раз:

— Алло?

— Патрик, — выговорила я наконец, — это Хлоя Дэвис.

От молчания на другом конце у меня упало сердце.

— Мы познакомились с месяц назад, — умоляюще произнесла я. — В больнице.

— Доктор Хлоя Дэвис, — отозвался он. Я прямо-таки услышала, как его губы растягиваются в улыбке. — Я уж думал, вы не позвоните.

— Я распаковывала вещи, — попыталась объяснить я, чувствуя, что пульс понемногу успокаивается. — Я… потеряла вашу карточку, вот только сейчас нашла, на самом дне коробки.

— Значит, переезд успешно завершен?

— Более или менее, — ответила я, обводя взглядом царящий в кабинете беспорядок.

— Это следует отметить. Как вы смотрите на то, чтобы чуть-чуть выпить?

Я еще никогда не принимала предложения выпить от незнакомцев; все полноценные свидания, на которых мне доводилось бывать, организовывали общие друзья. Руководствовались они самыми лучшими побуждениями, но истинным мотивом, как я понимала, служила неловкость, возникавшая всякий раз, когда я единственной в компании оказывалась без пары. Я заколебалась и почти уже придумала причину, чтобы отказаться. Вместо этого, словно губы мои двигались, не подчиняясь приказам мозга, я