поняла, что отвечаю согласием. Не изголодайся я так в тот день по беседе, по хоть какому-то человеческому общению, телефонным звонком все и закончилось бы.

Только вышло по-другому.

Час спустя я сидела в баре ресторана «Ривер Рум» и крутила в пальцах бокал вина. Сидевший рядом на барном стуле Патрик внимательно изучал мой силуэт.

— Что такое? — спросила его я, полуосознанным движением поправляя прическу. — У меня что-то в зубах застряло?

— Нет… — Он рассмеялся, отрицательно качая головой. — Просто… просто не могу поверить, что сейчас сижу здесь. Рядом с вами.

Я тогда тоже взглянула на него, пытаясь разгадать, что скрывается за этими словами. Обычный флирт или нечто более зловещее? Перед свиданием я — само собой — «загуглила» Патрика Бриггса, и вот сейчас узнаю, проделал ли и он ту же штуку. Поиск по имени ничего особенного не обнаружил, только его страничку в «Фейсбуке» с разносортными фотографиями. Со стаканом виски на крыше разнообразных модных баров. С клюшкой для гольфа в одной руке и запотевшей банкой пива в другой. Сидя на кушетке, нога на ногу, с младенцем на коленях — согласно подписи, сыном его лучшего друга. Еще я нашла его профиль в профессиональной соцсети, подтверждавший, что он работает в фармацевтических продажах. И упоминание в газетной заметке от 2015 года, где значилось время, показанное им в Луизианском марафоне: четыре часа девятнадцать минут. Все очень среднее, совершенно невинное, чуть ли не скучное. Ровно то, что мне нужно.

Вот только если он тоже меня «загуглил», то должен был узнать больше. Куда больше.

— Итак, — сказал Патрик, — доктор Хлоя Дэвис, расскажите о себе.

— Знаете, вовсе незачем всякий раз звать меня так. Доктор Хлоя Дэвис. Звучит очень формально.

Он улыбнулся, отпил немного виски.

— Как же мне в таком случае вас звать?

— Хлоя, — ответила я, глядя прямо на него. — Просто Хлоя.

— Договорились. Итак, Просто Хлоя… — Я со смехом шлепнула его по руке тыльной стороной ладони. Он улыбнулся в ответ. — Ну серьезно, расскажите о себе. Я сижу тут, выпиваю с незнакомкой… Хотя бы убедите меня в том, что не представляете опасности.

Я почувствовала, что по коже побежали колючие мурашки, заставляя волоски на руках встать дыбом.

— Я родилась в Луизиане, — начала я, осторожно пробуя воду. Патрик никак не отреагировал. — Не в самом Батон-Руже — в небольшом городке примерно в часе отсюда.

— А я вот коренной батонружец, — провозгласил он, чуть наклонив к себе свой стакан. — И как же вас к нам занесло?

— Я здесь училась. У меня степень университета Луизианы.

— Внушает.

— Благодарю.

— Как насчет ревнивых старших братьев, о которых мне лучше знать заранее?

У меня снова упало сердце; все эти фразы могли быть невинным флиртом, но могли также означать, что этот человек хочет выманить у меня правду, о которой сам прекрасно осведомлен. Сразу же нахлынули воспоминания обо всех моих неудачных первых свиданиях, когда я вдруг осознавала — тот, с кем я веду ни к чему не обязывающую беседу, уже знает все, что требуется. Некоторые спрашивали напрямую — «вы ведь дочка Дика Дэвиса, верно?» — а в глазах у них светилась жажда подробностей. Другие нетерпеливо выжидали, барабаня пальцами по столу, пока я говорила о чем-то еще, — можно подумать, я жду не дождусь возможности сообщить, что у меня общая ДНК с серийным убийцей.

— Откуда вы знаете? — спросила я как можно беззаботней. — Оно что, так в глаза бросается?

Патрик пожал плечами.

— Да нет, — сказал он, снова поворачиваясь к бару. — Просто у меня тоже была младшая сестренка, и уж я-то точно был ревнивым. Помнил любого из парней, кто хоть раз на нее глянул. Черт возьми, будь вы ею, я сейчас наблюдал бы за вами из уголка этого самого бара.

Как я выяснила на одном из последующих свиданий, Патрик действительно меня не «гуглил». Моя паранойя насчет его вопросов была именно паранойей, и ничем иным. Он вообще никогда не слыхал ни про Бро-Бридж, ни про Дика Дэвиса и пропавших девочек. Когда все случилось, ему было всего семнадцать и он особо не интересовался новостями. Могу вообразить, как его мать старалась оградить его от всего этого точно так же, как моя — меня. Я рассказала ему обо всем однажды вечером, когда мы валялись на диване у меня в гостиной; не знаю точно, чем был обусловлен выбор момента. Наверное, я поняла, что рано или поздно нужно будет во всем признаться. Эта правда обо мне, о моем прошлом должна была стать тем решающим — да или нет — моментом, который определит нашу совместную жизнь, наше будущее или же его отсутствие.

Так что я просто начала говорить, наблюдая за тем, как морщинки у него на лбу делаются все глубже с каждой минутой, с каждой мрачной подробностью. Я рассказала ему все: про Лину, про фестиваль, про то, как отца арестовали прямо у нас в гостиной, про слова, которые он произнес, прежде чем его вытолкали в ночь. Рассказала про то, что видела в окно спальни — про отца и лопату, — и про то, что дом, где я провела детство, так и стоит там до сих пор пустой. Оставленные в Бро-Бридже воспоминания о моем детстве, превратившиеся в настоящий колдовской дом, обитель призраков, место, мимо которого детишки несутся, затаив дыхание, чтобы ненароком не вызвать духов, которые наверняка там водятся. Рассказала про сидящего в тюрьме отца. Про признание вины и последовательные пожизненные сроки. Про то, что не видела его и не разговаривала с ним двадцать лет. К тому моменту я уже совершенно собой не управляла; воспоминания просто лились из меня, словно пахучие внутренности из выпотрошенной рыбы. Я и не представляла себе, сколь важно было все это из себя выпустить, как оно отравляло меня изнутри.

Когда я закончила, Патрик молчал. Я смущенно потеребила вылезшую из диванной обивки нитку.

— Просто решила, что тебе все это следует знать, — произнесла я, опустив голову. — Если мы собираемся и дальше, ну, встречаться или вроде того. Но я прекрасно тебя пойму, если тебе все это покажется слишком. Если оно тебя отпугнет, поверь, я не стану…

Тут я почувствовала его ладони у себя на щеках, как они легонько поднимают мою голову, чтобы наши взгляды встретились.

— Хлоя, — сказал он мягко. — Это ничуть не слишком. Я люблю тебя.

Потом Патрик объяснил мне, что понимает мою боль; не в том искусственном смысле, в котором друзья и родственники претендуют на понимание того, через что тебе пришлось пройти, но в самом