Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Бывшую церковь видишь? Давай, по левой стороне объезжай, а там задом к черному ходу сдашь.
Матвей подрулил поближе к железной двери и выключил фары и двигатель. Лейтенант кулаком несколько раз грохнул по гулкому железу:
— Борт открой и в кузов запрыгивай — поможешь снять!
С помощью появившегося изнутри бородатого здоровенного мужика, перемазанного в угольной пыли, трупы сгрузили и переложили на тележку. На этом участие Дергачева в деле и закончилось. Несмотря на вполне естественное любопытство, вопросов Матвей, конечно же, не задавал. На обратном пути подсказки почти не понадобились — дорогу Дергачев запомнил хорошо, не путался и на перекрестках чувствовал себя вполне уверенно.
— Будешь? — В руках лейтенанта появилась чекушка водки.
— Не, товарищ лейтенант, я же за рулем, — помотал головой Матвей и, выудив из мятой пачки «беломорину», чиркнул спичкой. — Я лучше курну.
— Ну, как хочешь, мне больше достанется! За рулем, говоришь, нельзя? Ха, так на подножке можно. Или, например, на полметра от машины отойти… Ладно, шучу я! Рули себе спокойно. А я хлебну… Устал, как собака! Забыл уже, когда нормально высыпался… — Лейтенант тоже закурил и, выпуская облако дыма в приоткрытое лобовое стекло, сказал явно подобревшим голосом: — А ты молодец! И машину ведешь ровно, уверенно, и вопросов бабских не задаешь. Умеют у нас подбирать кадры, умеют! Сам-то откуда?
— Из Воронежа, — коротко ответил Дергачев, вести длинные и пустые разговоры «за жизнь» ему вовсе не хотелось. Тем более с совершенно незнакомым человеком из органов.
— В общежитии живешь?
— Да, в этом… Что в переулке. Черт, все забываю!
— Варсонофьевский?
— Ну да, он самый!
— Ничего, скоро все выучишь-запомнишь…
Через пару недель Матвей действительно твердо знал несколько основных маршрутов и колесил по столице, не дергаясь и не вздрагивая при каждом трамвайном звонке или трели милицейского свистка.
А в конце июля завгар подошел к Дергачеву и, обдавая уже привычным запахом застарелого перегара, буркнул:
— Сдавай машину и принимай другую. Четыре новых «газона» дали — одного приказано тебе отдать. Смотрю я, непрост ты, парень…
Гнилые либералы — пособники врагов.
Выражая волю многочисленного советского народа, карающая рука пролетарского правосудия опустилась на головы злодеев из троцкистско-зиновьевского центра. Участники этой шайки разоблачены, осуждены Военной коллегией Верховного суда СССР и уничтожены. Трижды проклятые продажные агенты фашизма, изменники социалистической Родины — Зиновьев, Каменев, Евдокимов, Бакаев, Мрачковский, Тер-Ваганян, Смирнов, Дрейцер, Рейнгольд, Пикель, Гольцман, Фриц Давид, Ольберг, Берман-Юрин, Лурье М., Лурье Н. — расстреляны. С огромным удовлетворением воспринял советский народ и рабочий класс всего мира справедливый приговор Военной коллегии Верховного суда СССР.
Пленум Центрального Комитета КП (б) Грузии
Товарищу Сталину.
Дорогой товарищ Сталин! К тебе, наш родной отец и учитель, к тебе, великий вождь коммунизма, обращаем мы от имени большевиков и трудящихся Грузии нашу горячую любовь, преданность и самоотверженную готовность неуклонно бороться, каплю за каплей крови отдавать всю свою жизнь за новые победы социалистической пролетарской революции…
Новенькому «Газ-А» Матвей обрадовался больше, чем присвоению ему звания младшего лейтенанта Госбезопасности. Хотя и почетное, солидное звание, в официальных документах именовавшееся «специальным», грело душу и, конечно же, тешило самолюбие Дергачева. Да и как не гордиться, если звание соответствовало армейскому старшему лейтенанту!
Машину Матвей тщательно проверил, смазал все, что должно было быть смазанным, отмыл до зеркального блеска. Двигатель настроил так, что на холостых оборотах он не рокотал, а сыто урчал, совсем как кот, вволю наевшийся ворованной сметаны. У завхоза выпросил несколько кусков списанной ковровой дорожки и выкроил красивые коврики на пол, машина сразу приобрела солидность и почти домашний уют в просторном салоне. «Хоть самого наркома вози!» — довольно прикидывал Матвей.
Правда, возить младшему лейтенанту предстояло, конечно же, не наркома, генерального комиссара Госбезопасности, товарища Ягоду, а старшего майора Медведева, тоже далеко не последнего человека в НКВД…
В один из первых же дней Медведев, усаживаясь в машину, коротко приказал: «Домой!» Дергачев понятливо кивнул и нажал на стартер. После недолгой езды по улицам остановился у подъезда дома, в котором большинство квартир занимали ответственные работники наркомата. Медведев вышел из машины и скрылся за дверью подъезда. Отсутствовал недолго, вернулся с небольшим чемоданчиком, снова сел на свое начальственное место и скомандовал: «Теперь на проспект! Там прямо — до самого конца. Дальше — скажу…»
Матвей послушно тронулся с места и покатил по московским улицам, сосредоточенно посматривая по сторонам и тщательно соблюдая все правила дорожного движения — это давно стало для него одним из принципов. По дороге, искоса поглядывая на начальника, по привычке просматривающего какие-то бумаги и дымящего «Казбеком», он вспоминал рассказы шоферов из спецгаража о том, что товарищ Сталин ездит только на заднем сиденье — и никогда рядом с водителем. Также ребята утверждали, что курит Генеральный секретарь ЦК ВКП (б) трубку, которую набивает табаком из папирос «Герцеговина флор», изготовленных для него по спецзаказу.
«Газик», повинуясь указаниям Медведева, выкатил за пределы Москвы, немного покружил по каким-то типично сельским дорогам, еще сколько-то проехал в тени соснового леса и, наконец, остановился неподалеку от небольшой речки.
Старший майор неторопливо выбрался из машины, потянулся, разминая затекшую спину, и приказал:
— Собери-ка дровец, да чемоданчик из машины достань!
Через минут двадцать на полянке горел, задорно потрескивая и стреляя угольками, маленький костер, а на расстеленном старом одеяле была выставлена бутылка водки и разложена закуска.
— Ну что, Матвей Федотыч, давай по маленькой за твое новое звание! — наливая в кружки граммов по сто, предложил Медведев. — Заодно и поговорим маленько.
Он выпил, бросил в рот ломтик сыра и, одобрительно кивая, закурил папироску. Матвей из кружки лишь пригубил, отговариваясь тем, что ему еще рулить обратно. Зато с удовольствием расправился с несколькими кружочками копченой колбасы и парой пластиков сыра, после чего, следуя примеру старшего майора, задымил своим «Беломором».
— Не пьешь — это правильно. — Медведев, слегка морщась и отворачиваясь от дыма, подбросил в костер несколько сухих веток. — Иногда, конечно, можно, но имей в виду — загульного пьянства не потерплю. Да ты, я думаю, помнишь… И еще несколько правил запомни! В общем-то ничего нового — то же, что и в Воронеже. Где ездили, с кем встречались, о чем говорили — посторонним никогда и никому! Шофера, как ты понимаешь, всегда много чего слышат-знают, но болтуны на этой работе не задерживаются. В моем кабинете тоже ни слова лишнего — как говорили древние, и у стен есть уши, понял, нет? Наедине — как сейчас вот — можешь говорить свободно и называть меня попросту: Алексей Петрович. Но на людях — только по званию! Все должно быть строго по уставу. И никакого разгильдяйства: сказано подать машину к восьми — к восьми ноль-ноль и стой у подъезда! Да что я прописные истины тебе втолковываю, сам все это знаешь не хуже меня… — Он налил в свою кружку, выпил, снова закурил и, окинув Дергачева испытывающим взглядом, продолжил: — Ты не первый день замужем — понимаешь, что вся оперативная работа держится на «стукачах». Вызовут и тебя — даже не сомневайся. Прикажут за мной присматривать и отчеты писать. Этим ребятам можешь говорить почти все, но с умом, понял? Не отказывайся, пиши все как есть — мне скрывать нечего… Да ты ешь, ешь, на меня не смотри! Да, пожалуй, и все. В общем, если какие вопросы или непонятно что — спрашивай, не стесняйся. Кстати, что там у тебя с Зинаидой? Съездил — и что? Приедет?