— Супруг Фабии весьма влиятельный человек в Риме, — молвил Спартак Криксу. — Сенатор Долабелла сделает все, чтобы отнять у нас свою жену, ради этого он организует за нами погоню и будет идти за нами по пятам. Сами по себе мы просто беглые рабы, и ловить нас входит в обязанность властей Капуи. Если мы прихватим с собой жену сенатора, то тем самым ополчим против себя уже римские власти, а это чревато для нас самыми худшими последствиями.

— Ты можешь не задерживаться на Везувии, если боишься мести Долабеллы, — ответил Крикс Спартаку. — Ты волен укрыться в Луканских горах или податься в леса близ Нолы и искать там свою Ифесу, брат. Я не боюсь ни Долабеллы, ни Лентула Батиата! Мне плевать и на весь римский сенат! Фабия будет мыть мне ноги и ублажать меня на ложе по ночам. Римляне могут убить меня, но перед тем, как умереть, я своей рукой зарежу Фабию.

Эномаю с трудом удалось уговорить Спартака закрыть глаза на эту внезапную прихоть Крикса.

— Если мы перессоримся и разбежимся в разные стороны, так нас будет легче переловить, — сказал Эномай. — Можете не сомневаться, друзья, капуанцы уже приняли меры для нашей поимки. Нам надо поскорее добраться до Везувия.

Вместе с отрядом гладиаторов к Везувию решили идти семеро рабов с виллы сенатора Долабеллы. Спартак велел забрать всех лошадей из конюшни и нагрузить их корзинами с провизией. Гладиаторы также взяли на вилле всю теплую одежду, ножи, топоры и косы.

Наш отряд продвигался по извилистым дорогам, местами пересекая пшеничные поля и живописные холмы, обходя стороной любое жилье. К концу дня мы, наконец, добрались до подножия Везувия и оказались на дороге, которая тянулась через лес по склону горы в сторону города Помпеи. Пройдя по этой дороге около двух миль, наш проводник Клувиан свернул на тропу, уходившую вверх по склону среди густых зарослей орешника, мирта и дикой вишни. Тропа то начинала петлять между нагромождениями из белых скал, то углублялась в тенистые дебри — лавровые деревья, вязы и дикие маслины росли здесь на каждом шагу, увитые плющом и цветущими плетями ползучего левкоя.

Вдалеке, над лиловыми вершинами Апеннин, катилось по голубому небу раскаленное солнце, его горячие лучи, прорываясь сквозь густую завесу из ветвей, жгли нам лица и плечи, слепили глаза. Подъем становился все круче, а обступавшие нас скалы все мрачнее. Духота сменилась прохладой, царящей на вершине Везувия.

Преодолев за полтора часа трудности подъема, наш отряд, обремененный лошадьми с поклажей, добрался до широкой площадки, образованной застывшей вулканической лавой. Рядом возвышались, уходя в небесную синь, три острых заснеженных пика. Еще один снежный пик, самый высокий и величественный, вздымался за глубокой пропастью, заслоняя от нас свет солнца. Эта вулканическая площадка была расположена примерно на двести метров ниже главных вершин Везувия. С одной стороны от нее шла вниз по довольно крутому склону извилистая тропа. С другой стороны высились неприступные скалы. С третьей и четвертой сторон зияли обрывы, обрамленные бурыми, белыми и пепельно-серыми каменными пластами. С кромки обрыва открывался завораживающий вид на лесистые склоны Везувия, на залитые солнцем поля, луга, оливковые рощи и виноградники. Это были цветущие области Нолы и Нуцерии, тянувшиеся до зеленых склонов Апеннинских гор, видневшихся на горизонте.

Среди скал был обнаружен узкий и довольно глубокий грот, пройдя по которому можно было оказаться в пещере. Свет в эту пещеру проникал через расщелины, образовавшиеся в каменном своде. Через пещеру можно было выйти к обрыву на южной стороне верхней площадки, откуда были видны зеленые дали приморской равнины, стекающая с холмов река Сарн, город Помпеи на берегу реки и другой городок Стабии на морском побережье. Ультрамариновая гладь обширного Неаполитанского залива, замыкая горизонт на юго-западе, радовала глаз своей безбрежностью и простором, на котором изумрудными осколками выделялись острова близ дугообразного мыса Сиренусс.

Самнит Клувиан оказался прав: лучшего места для обороны, чем вершина Везувия, вряд ли можно было найти. Но сначала гладиаторам пришлось изрядно потрудиться, чтобы возвести на тропе вал из камней, примерно в трехстах шагах вниз по склону. Место для защитного вала было выбрано с учетом того, что именно с этой точки на склоне тропа просматривается лучше всего. Идти в наступление здесь можно было только в лоб, поскольку для обходного маневра не было никакой возможности. Справа и слева громоздились отвесные утесы, изрезанные трещинами. Пробивавшаяся среди камней зелень не могла скрыть темные широкие расселины, перескочить через которые даже человеку налегке было не так-то просто.

В то время как одни из гладиаторов возводили вал на тропе, другие обустраивали свою стоянку на вершине. Первым делом из жердей был сооружен загон для коней. Для Фабии и двух ее служанок была поставлена палатка, взятая на вилле сенатора Долабеллы. Всю имевшуюся провизию и вино гладиаторы сложили в пещере.

По ночам на горе становилось довольно прохладно, поэтому приходилось жечь костры, возле которых гладиаторы спали вповалку на охапках из травы. За дровами для костров каждый день приходилось спускаться к подножию Везувия, где в лесной чаще было много засохших поваленных ветром деревьев.

Если воду на вершине мог заменить растопленный на огне снег и лед, то для добычи пропитания у гладиаторов имелся единственный выход. Им нужно было спускаться в долину и добывать провиант в окрестных селах и усадьбах путем грабежа. После первых же вылазок за пищей и вином наш отряд увеличился в три раза. Врываясь на усадьбы знатных римлян, гладиаторы убивали виликов и их помощников, отпускали на волю рабов, многие из которых уходили с ними на Везувий. Все наши попытки заготовить впрок хлеб, масло, сушеные фрукты, сыр и вино заканчивались тем, что число едоков в стане на горе постоянно возрастало, а еды на всех все время не хватало.

Вольная жизнь на Везувии очень скоро утратила в моих глазах все романтическо-героические краски. Бесчинства гладиаторов и освобожденных ими рабов, творимые над знатными и незнатными обитателями здешних вилл и деревень, вызывали возмущение в моей душе. Гладиаторы не просто убивали римских граждан и вольноотпущенников, угодивших к ним в руки, но еще и всячески глумились над ними, кого-то подвергая пыткам, кого-то безжалостно унижая. Жен и дочерей римских вельмож, застигнутых в пути или на виллах, восставшие рабы избивали и насиловали, остригали им волосы, отрубали пальцы на руках, выжигали клеймо на лбу, подражая своим бывшим господам, творившим такое с беглыми или дерзкими невольниками. Не менее беспощадны к римским матронам и их дочерям были и рабыни, примкнувшие к гладиаторам. Причем эта женская жестокость отличалась особой изощренностью, у меня просто не было сил смотреть на эти зверства.

Присутствие среди восставших Спартака до какой-то степени еще сдерживало гладиаторов в их бесчинствах. Но когда Спартак ушел к городу Ноле на поиски Ифесы, оставив главенство Криксу и Эномаю, то разнузданность рабов уже не имела границ. Хуже всего было то, что Крикс сам подавал пример бессердечия по отношению ко всем свободным римлянам, будь то мужчины или женщины и дети.