– Поймите, сэр, мы вовсе не собирались сказать что-нибудь дурное о…

– Извините, мистер Мичелдекан, – прервал Пейджа сосед, которого звали вроде бы Каслмейн, – могу я задать вам личный вопрос?

– Сделайте одолжение.

– Спасибо, сэр. В таком случае мне бы очень хотелось услышать от вас, собираетесь ли вы курить сигару, не снимая этой полоски?

– Полоски?

– Да, цветной бумажной полоски на сигаре, ближе к концу, противоположному тому, с которого прикуривают.

– Ах, вы имеете в виду ободок. Какой же я все-таки бестолковый. Ну да, конечно, я оставлю его, когда буду курить, – ответил Роджер, поднося спичку к сигаре. – А почему вы об этом спрашиваете?

– Я плохо разбираюсь в подобных вещах, сэр, поскольку вырос в Филадельфии, но там мне приходилось видеть, как люди, собираясь закурить сигару, обязательно снимали этот, как его… ободок. Вы считаете, что они… делали неправильно, поступая таким образом?

– О нет, молодой человек, они не поступали неправильно, нет-нет, вы чересчур серьезно к этому относитесь, – ответил Роджер с энтузиазмом. Он повел в счете в поединке с Мечером и теперь был не прочь сменить тему, тем более что, как ему не без основания казалось, некоторые судьи, по-видимому, решили: выйти вперед ему удалось ценой немалых потерь. Никогда не называй еврея евреем, пока не убедишься, что это не выведет его из себя, – мудрое правило, которым он едва не пренебрег, когда затронули Элен. Сохранявший и тогда спокойствие, сейчас Мечер смотрел на него с выражением, удивительно похожим на дружелюбное.

Каслмейн, казалось, пребывал в раздумье.

– Тогда, – проговорил он наконец, – это выглядит… бессмысленным.

– Отнюдь нет. Привычка снимать ободок перед тем, как закурить, – это совершенно безобидное, но претенциозное современное поветрие, а кроме того, при этом возникает риск повредить оберточный слой – то есть верхний лист табака, скрепляющий сигару.

– Теперь мне понятно.

– В любом случае самое лучшее в сигаре – это первые затяжки, пока вы курите до ободка. К слову сказать, у меня есть собственная теория, согласно которой вкус сигары ухудшается по мере приближения к ободку, так что его присутствие призвано напоминать курильщику, чтобы он не слишком увлекался. Но я до сих пор не мог найти подтверждения своей теории в литературе о сигарах.

– Как любопытно.

– Прошу извинения, но я буду вынужден прервать вашу столь интересную беседу, чтобы напомнить нашему дорогому другу, мистеру Мичелдекану, о его обещании прочесть нам сегодня вечером лекцию. – Эти слова были произнесены с такой медлительностью, на которую не был бы способен ни один обладатель относительно нормальных органов речи. Впрочем, Мейнард Пэрриш всегда так говорил. На нем был недорогой стандартного покроя костюм бутылочно-зеленого цвета с переливами. К тому времени как он произнес наконец последнее слово, он успел подойти к ним и по очереди старательно раскланяться с каждым из старшекурсников.

В самом деле пора, пожалуй, начинать. Роджер небрежно кивнул на прощание Мечеру и его друзьям, но, к его удивлению, все они или почти все потянулись следом за ним и Пэрришем. Идя к выходу, он сквозь полуотворенную дверь мельком увидел экран телевизора и на нем эскадрон американских кавалеристов, атакующих противника, и дюжины тел на поле боя. Холл был устлан толстыми коврами, уставлен тяжелыми кожаными креслами, на стенах – массивные деревянные панели. Иных стилей они тут, видно, и не знали: лишь этот неуклюже-тяжеловесный да хромированный модерн.

Роджер забрал свой портфель из чересчур пышной гардеробной, подавил жгучую ненависть, вспыхнувшую было при виде портретов господ в бриджах и котелках, что украшали стены возле парадной двери, и позволил проводить себя к соседнему, в точности такому же зданию через дорогу. Огни фар и неон рекламы освещали ему путь. Внутри – опять такая же лестница или ее подобие, коридор с бесчисленными поворотами. Легонькое винцо – слабость не одних только американцев. В передней его поджидали. Один из встречавших, как его уверили, был редактор местной городской газеты, другой – университетской. Это следовало предвидеть. Но какого черта нужно здесь отцу Колгейту, чего он тут ошивается? И кто все эти женщины?

Шее еще досадуя на Колгейта и женщин, Роджер полез в портфель за материалами для лекции. Он пошел на то, чтобы приложить кое-какие усилия и собрать их, пообещав себе показать Элен (ясно давшей понять, что придет его послушать), что способен быть деловым человеком и зарабатывать деньги, что он знает, на чем стоит мир, и как много ему известно всяких разных важных вещей и так далее. С этой целью он не только написал подробный конспект, но и запасся разнообразным печатным материалом, предполагая уснастить свою лекцию яркими цитатами. Все это составило довольно внушительную пачку машинописных и печатных страниц, однако сейчас, заглянув в портфель, он ничего там не обнаружил, ни единого листочка, только какая-то одинокая тоненькая книжечка вроде брошюрки валялась на дне.

Он остолбенело смотрел на нее, поначалу приняв за книжечку детских комиксов. На обложке красовалась грубо нарисованная отвратительно ухмылявшаяся мальчишеская рожица, вызывавшая непреодолимое желание схватить книжку и разодрать ее, а клочки отшвырнуть подальше. По шее у Роджера пополз холодок; лицо вспыхнуло.

– Вы только взгляните! – с трудом выдавил он, обращаясь к Пэрришу, который с видом добродушного профессора заглянул в портфель и хмыкнул:

– Гм, весьма…

– Да неужели вы не понимаете, что случилось? – обрушился на него Роджер. – Кто-то украл все мои материалы к лекции и сунул эту вот… эту мерзость…

Он еще долго бушевал, выкрикивая что-то более или менее нечленораздельное; все присутствующие окружили его, спрашивая, что стряслось, сочувствуя, ужасаясь, успокаивая. Но где-то в глубине сознания работала трезвая мысль. Ее пробудила рожица на обложке, которая невольно связывалась с другим сорванцом, чьи отвратительные каверзы вспомнились Роджеру если не сразу, то минуту спустя. Когда за два часа до этого он, покидая дом Бангов, положил портфель на столик в передней, Артур спросил, что у него в портфеле. Роджер ответил, что там лежит его лекция. Потом, это он хорошо помнил, он вернулся в свою комнату, чтобы сменить галстук. Ему пришло в голову, что тот неброский, который он надел поначалу, из аудитории будет смотреться слишком неказисто, и какое-то время он провел в комнате, примеряя зеленый пейслийский галстук, – время вполне достаточное, чтобы этот изобретательный дьяволенок успел совершить подмену. Но даже то, что Роджер вроде бы нашел объяснение, и очень убедительное, неприятности, случившейся с ним, это не спасло окружающих от его гнева. Такая у него была привычка: набрасываться в подобных ситуациях на первого, кто попадал ему под руку, и многочисленные лондонские официанты, прислуга в гостиницах и телефонистки имели возможность в полной мере испытать это на себе. Взмахнув сжатым кулаком, он заявил во всеуслышание: