— Отключили на сегодня и двух охранников оставили.

— Все равно давай по-тихому.

Надрезав по карандашному следу, он сорвал обои. Клеили их не один раз, слой на слой, но отошли от стены они сравнительно легко.

Открылась серая, в разводах клея, штукатурка. Игорь покопался в сумке и достал монтировку. Приставив плоский конец ломика к стене, он принялся молотком сбивать штукатурку, не обращая внимания на приплясывающего от нетерпения Трофимыча. После нескольких ударов обнажился красный кирпич.

— Черт, нежели ошибка вышла? — пробормотал Трофимыч.

— Не спеши. Видишь, кирпич отличается, — Корсаков показал разницу между цветом кирпича в стене и на освобожденном участке.

Он сбил штукатурку по всему периметру, Трофимыч отгребал ее в сторону. Руки с непривычки дрожали, по лицу бежал пот — проспиртованный организм протестовал против нагрузок.

— Дверь там, — бормотал Трофимыч, — точно говорю — дверь.

— Очень даже возможно — согласился Корсаков. Его тоже стал захватывать азарт кладоискательства. Он отступил от стены, — ну-ка, давай кувалдой. Да не со всей дури — потихоньку, полегоньку.

Трофимыч бухнул в стену, обернулся, радостно улыбаясь — звук был гулкий, как если бы за кирпичами была пустота. Ударил еще несколько раз и внезапно несколько кирпичей сдвинулись. Ободренный удачей, Трофимыч набросился на старую кладку, как засыпанный в забое шахтер.

По особняку разносились гулкие удары, Корсаков морщился — охрана антикварного магазина могла поднять тревогу, несмотря на предупреждение о проводимых работах.

Кирпичи подались и рухнули в образовавшееся отверстие. Трофимыч уронил кувалду себе на ногу, выругался и припал к пролому.

— Темно, как у негра в желудке и воздух какой-то пыльный.

— Если эту дверь заложили хотя бы в семнадцатом году — это неудивительно, — сказал Корсаков.

Они быстро разобрали остатки стены, за которой оказалась полураскрытая дверь.

— Ишь, даже не заперли, — проворчал Трофимыч, распахивая дверь настежь, — Игорек, тащи-ка переноску.

Корсаков отцепил переноску от крюка в потолке, подтянул провод к пролому. Стоваттная лампа осветила небольшую комнату, бюро возле противоположной стены, полированный стол на гнутых ножках. На столе лежали стопка книг, разбросанные карты, стоял подсвечник с наполовину прогоревшими свечами. Все было покрыто толстым слоем слежавшейся, похожей на войлок, пыли.

Трофимыч ринулся к бюро. Корсаков повесил переноску на дверь и прошел в комнату.

— Пусто, — разочарованно сказал Трофимыч, — пусто, мать его так!

— Ты погоди, не мельтеши. Оглядись повнимательней, — сказал Корсаков.

— А чего тут глядеть, — Трофимыч повел рукой.

Комната и вправду была пуста. Игорь подошел к столу, заглянул за него.

— Ты рассказывал, как мужики вино нашли, — напомнил он, — вот, полюбуйся.

За столом стоял полупустой ящик, наполненный какой-то трухой, из которой торчали горлышки запечатанных сургучом бутылок. Трофимыч метнулся к столу, выхватил бутылку, протер ее ладонью.

— Хе… а, черт, не по-нашему написано

— Дай-ка, — Корсаков взял у него бутылку, повернулся к свету, — «Henessey», тысяча… — он почувствовал, как у него перехватило дыхание.

— Чего? — насторожился Трофимыч, — барахло?

Корсаков откашлялся.

— Трофимыч, ты хочешь купить этот особняк?

— А на хрена он мне? — озадаченно спросил напарник.

— Пивную устроишь, — ответил Игорь, чувствуя, что сердце забухало так, что вот-вот могло проломить ребра.

— Не люблю я пива, — сказал Трофимыч, — что с вином-то?

— Это не вино, родной ты мой, это коньяк!

— Хрен редьки не слаще. Продать можно будет?

— Можно, еще как можно. Только с умом надо, понял?

Игорь присел на край стола, лихорадочно соображая.

— Так, Трофимыч. Ты сидишь здесь, стережешь коньяк и все остальное, — Игорь поставил бутылку на стол, взял в руки книгу, смахнул ладонью пыль и полистал ее.

Трофимыч заглянул через плечо.

— Тоже не по-русски.

— Эта — на французском, — Корсаков отложил книгу и взял другую, — а эта на латыни. Эта… я даже не знаю на каком языке, но… — сказал он и замолчал.

На открытой странице он увидел удивительно знакомые символы. Именно такие он перенес на свою картину «Знамение», заставив человеческие фигуры тянуться к ним сквозь багровый туман.

— Что там?

— Не знаю, — задумчиво сказал Корсаков, — но книги тоже, мне кажется, немалых денег стоят.

— Вот свезло, так свезло, — выдохнул Трофимыч, — я одного барыгу знаю — книги можно разом ему сдать, и винцо тоже.

— Ты не спеши. Если я правильно понимаю, то у твоего барыги денег не хватит все это купить, — пробормотал Игорь.

— А картишки? Смотри ты, пакость какая, — Трофимыч скривился, рассматривая карты, размером с почтовую открытку, — прям порнуха, прости Господи.

— Это карты Таро, — пояснил Корсаков, — специальные карты для гадания. Играть в них нельзя, — он собрал карты и сложил в плоский футляр. — Трофимыч, слушай команду: сидишь здесь, стережешь это добро. Ни ногой отсюда!

— Может, мужиков позвать?

— Я тебе позову! Сначала надо знающего человека найти, оценить товар, продать и при этом не продешевить. А мужиков угостишь с выручки, понял?

— Понял.

— Ну, то-то, — Корсаков спрятал футляр с картами в карман, прихватил со стола бутылку и двинулся к двери. — Через час, ну, полтора, я вернусь. Ты даже не представляешь, что мы нашли. Одна такая бутылка целого состояния стоит. А если все продадим, то послезавтра уже будем на Канарах загорать.

— А почему послезавтра?

— Потому что паспорта заграничные еще сделать надо, — пояснил Корсаков. — Мебель тоже продать можно, но с ней хлопот много, а коньяк, дай Бог, сегодня уйдет.

— Понял, — радостно закивал Трофимыч, — давай, Игорек, не мешкай. А где это — Канары?

— Там, где всегда лето и все тетки загорают без лифчиков, — не пускаясь в детальные объяснения, сказал Корсаков.

Был почти час ночи, моросил дождь и на Арбате остались только самые голодные музыканты и самые влюбленные парочки. Впрочем, возможно, им просто некуда было пойти.

Корсаков почти бегом добежал до метро «Арбатская» и успел купить телефонную карту в закрывающейся кассе. Теперь бы еще вспомнить телефон Лени Шестоперова! Несколько раз он попадал не туда, наконец в трубке прозвучал недовольный голос Шестоперова. У него была странная манера говорить по телефону: вместо «алле», или «слушаю вас», Леня вопрошал «чего надо?».