Бёрк вложил всю свою страсть и воображение в обвинительную речь. Но его яд и злоба вызвали сочувствие к Гастингсу. Уильяма Коупера шокировало мученичество человека, который «был более великим и которого боялись больше, чем самого великого могола»[230].

Кроме того, по мере усиления угрозы революционной Франции, достижения Гастингса казались более героическими, чем криминальными. Он, как утверждал его адвокат, сохранил Британскую империю в целости в Индии, когда она «сотрясалась, билась в конвульсиях и разрывалась на куски в других частях земного шара»[231].

Возможно, жесткость была необходима, хотя оставалось неясным насколько суровые меры применял Гастингс. Частично отсутствие информации объяснялось такими свидетелями, как его друг мистер «Мемори» Миддлтон. («Мемори»— «Память»; его прозвали так, поскольку он совершенно не хотел вспоминать ни одного факта или обстоятельства, которые, по его мнению, могли повредить его патрону»)[232]. Это был ранний случай организованной амнезии, которая так часто скрывала дискредитирующие эпизоды в истории Британской империи.

В 1795 г. Гастингса оправдали.

Новость о его победе вызвала радость в Калькутте. Но, хотя Гастингс и выиграл дело, спор-то он давно проиграл. По закону об Индии (от 1784 г.), разработанному Питтом, «Джон-компани» лишили политического контроля и передали власть британскому правительству. Закон запрещал дальнейшие завоевания в Индии и стал попыткой положить конец казнокрадству. От чиновников, находившихся на государственных должностях в Индии, требовали раскрытия размеров богатств, которые они привозили домой.

Суд над Гастингсом драматизировал вину Британии из-за подавления колоний, а также опасения нации, что она может быть коррумпирована методами и деньгами набобов. Чтобы ввести благородное и добродетельное правление, лорда Коруоллиса, которого считали невиновным за капитуляцию в Йорктауне, сделали генерал-губернатором в 1785 г., дав ему больше власти.

Генри Дандас, шотландский министр, известный как «Гарри Девятый», который, как говорили, держался за Питта так крепко, словно рак-балянус за устричную раковину, намеревался править Индией из Уайт-холла. Он возлагал все надежды на «спасение наших умирающих интересов в Азии. Там нет потерянных богатств, которые нужно восстанавливать, нет алчности, которую нужно удовлетворять, нет кучи нищих родственников, которых нужно обеспечивать — никакой команды голодных последователей, рты которых нужно насыщать»[233].

Корнуоллис оправдал ожидания, став консервативным реформатором, который надолго установил стандарты честности и неподкупности чиновников и других официальных лиц. Он отказался от схемы партнерства Гастингса и попытался реализовать идею опекунства Бёрка. Посему индусов сняли со всех правительственных должностей. Но при этом намекалось, что конечная цель британского владычества — это самоуправление. Губернатор подчинил правителей и правил в качестве законника. Это достижение сделало Корнуоллиса достойным прозвания «индийского Юстиниана»[234].

В этой роли губернатор явно привнес некий вид римского порядка в варварский хаос. Британцы во все большей и большей степени склонялись к тому, чтобы рассматривать индусов как нецивилизованных людей. Если раньше они, например, восхищались индуистскими храмами и мусульманскими гробницами, то теперь они проклинали эти «логова порока и святилища идолов». Такая перемена отразила рост агрессивного национализма и миссионерского рвения в 1790-е гг.

Даже либерал, ценящий культуру субконтинента (что было редкостью), ученый-востоковед сэр Уильям Джонс мог объявить: индийское население не способно принять гражданские свободы, поэтому следует им править при помощи абсолютной власти[235].

Это стало стандартным логическим обоснованием для британского владычества. Но сам Корнуоллис оказался в большей степени аристократом, чем автократом. Признавая, что его главная обязанность — это обеспечить политическую безопасность Бенгалии и сделать владение ею по возможности более прибыльным для «Ост-Индийской компании» и британской нации,[236] он придерживался заповеди «ноблесс облидж» — «положение обязывает».

Губернатор полагал, что за индусами нужно присматривать и заботиться о них, как за отсталыми и коррумпированными людьми, мало на что способными, кроме мелких хитростей. Они слишком низко стоят в человеческой иерархии, чтобы вызывать уважение или занимать какие-то должности, кроме самых низших должностей. Но даже на этих должностях, как говорил Корнуоллис, «предпочтение следует отдавать переселенцам из Европы»[237]. Да, в 1793 г. он наградил индийских заминдаров (помещиков) постоянной властью, позволяющей взимать налоги с населения. Но это объяснялось тем, что генерал-губернатор оптимистично считал, будто это побудит их скорее ценить, а не обирать крестьян. (Последние подвергались прямому налогообложению на юге, где британцы надеялись превратить их в фермеров средней руки).

В этом, как и в других отеческих начинаниях, на которых настаивал Корнуоллис, проявлялась «великая цель нашего пребывания здесь — служить индийскому народу»[238]. Но в той же мере следовало служить и британским интересам, как явствует из высказывания Корнуоллиса, выражавшего облегчение, когда дожди помогли избежать голода. «Как я понимаю, теперь нам не угрожает опасность потерять население и не получить доходы»[239].

Генерал-губернатор был ограниченным и тупым расистом, у которого отсутствовало воображение. Но он оказался честным, смелым, гуманным и справедливым человеком. Корнуоллис воплощал римский идеал справедливого и здравого отношения к делу, а также веру британцев в то, что характер значит больше, чем интеллект. Этот человек установил принцип, который викторианцы сочтут священным: имперская власть включает нравственные обязанности.

Корнуоллис предпринял много мер — например, улучшение тюрем реформирование монетной системы, уничтожение детского рабства. Все это улучшало условия жизни в Индии. Но, как правило, он сосредотачивался на улучшении жизни белой общины. Губернатор намеревался сделать британцев подходящими для правления «в стране, где их небольшая группа должна удерживать в подчинении миллионы». А это означало чистку «авгиевых конюшен» предыдущего режима, который новый руководитель клеймил, как «систему самой грязной мелкой работы»[240].