Вейсману, так как размножение происходит путем слияния половых клеток мужского и женского организма, то будто бы только те особенности организма, которые присущи этим клеткам, могут унаследоваться потомством; все же приобретенные в течение жизни признаки и особенности оказываются для потомства бесплодными. Этот последний вывод, предполагающий без достаточных оснований обособленное положение в организме половых клеток, основывается на критическом разборе имеющихся указаний относительно передачи ближайшему потомству тех или иных искусственных повреждений, как, например, шрамов, отрубленных хвостов и т. п.

Необходимо иметь в виду, что теория Вейсмана, если бы даже она оказалась совершенно точной и безупречной, имеет значение лишь по отношению к половому размножению высших животных. При размножении же путем деления и почкования вряд ли может быть какое-либо различие в передаче потомству особенностей, приобретенных организмом в течение жизни, и особенностей, приобретаемых от предков организма. Но и по отношению к половому размножению высших животных дело еще далеко не стоит так прочно, как принимает Вейсман. Несмотря на массу труда, положенного Вейсманом на развитие и доказательство своей гипотезы, несмотря на целый ряд статей, написанных автором по этому предмету, до сих пор не существует в этом вопросе полного согласия между авторами, причем имеются как стойкие защитники этого взгляда, так и не менее стойкие его противники. Насколько этот вопрос в биологии остается невыясненным, доказывают, между прочим, заключительные положения Делажа, собравшего огромный фактический материал по интересующему нас вопросу: «Экспериментальным путем не доказано, чтобы признаки, приобретенные упражнением или отсутствием его, унаследовались потомством; но не доказано также и то, чтобы они никогда не передавались». С этим положением нельзя не согласиться, так как оно служит простым выражением фактического положения вещей в занимающем нас вопросе.

Но отдельные факты в жизни растений и животных говорят, безусловно, в пользу наследственной передачи приобретенных изменений организации, так как иначе некоторые особенности этой организации представлялись бы необъяснимыми. Мы не будем, однако, входить здесь в какие-либо подробности по занимающему нас вопросу. Заметим лишь, что как ни остроумна сама по себе гипотеза наследственности, созданная Вейсманом с его вечно юной половой материей, несомненно, что в решении этого вопроса особое значение должен приобрести опыт, и притом опыт, поставленный на весьма широких началах. При этом необходимо иметь в виду, что далеко не без значения в отношении унаследования должно быть то, в какой период развития того или другого организма приобретается известная особенность. Мне, например, известен факт, что сука, у которой имелся с раннего возраста неправильно сросшийся перелом одной из передних ног, принесла несколько поколений щенков, среди которых было много экземпляров с уродливо искривленной передней конечностью[47].

С другой стороны, на мой взгляд, далеко недостаточно в решении вопроса об унаследовании приобретенных признаков иметь в виду лишь полученные в течение жизни шрамы или отрубленные у собак и кошек хвосты. Всякому понятно, что шрамы и отрубленные хвосты суть вполне случайные приобретения, не имеющие ничего общего с существом самой организации. Совсем другое дело особенности организма, вытекающие из наиболее существенных его потребностей, приобретаемых путем непосредственного влияния психики на организацию или же путем долгого упражнения, в котором активную роль должна принимать скрытая энергия организмов. Эти особенности не должны быть столь нестойкими и мимолетными для вида, как шрамы или отрубленные хвосты. Признавать иначе значило бы, что все самоусовершенствование, достигаемое организмами в течение их жизни, остается совершенно бесплодным для потомства и что на половую материю нервная система, играющая наиболее важную роль в этом самоусовершенствовании организации, не оказывает никакого влияния; а между тем имеются факты, которые этому решительно противоречат.

В этом отношении особенно поучительными являются опыты Броун-Секара над морскими свинками, у которых он вызывал припадки падучей с помощью перерезок n. ischiadici (седалищного нерва) или части спинного мозга. Падучные приступы у них вызывались или самостоятельно, или с помощью раздражения особого чувствительного падучеродного (эпилептогенного) пояса в области тройничного нерва. При этом оказалось, что эпилепсия, вызванная в данном случае экспериментальным путем, передавалась по наследству, обнаруживаясь теми же проявлениями. Точно так же по наследству передавался будто бы и птоз глаза (опущение его верхнего века), вызванный перерезкой шейного симпатического нерва.

В позднейшее время исследования Броун-Секара над падучей получили подтверждение при экспериментальных работах Оберштейнера и Гутникова. Правда, эти исследования не остались без возражений, особенно со стороны Соммера, но все же не могут быть признаны достаточно убедительными доводы противников унаследования приобретенных признаков болезненного характера. Ведь факты такого же рода из патологии человека у каждого невропатолога и психиатра под рукой. Достаточно просмотреть генеалогические таблицы эпилептиков, чтобы убедиться, что эпилепсия, будучи приобретена родителями в течение своей жизни под влиянием тех или других условий, легко передается в потомство. То же мы имеем и относительно многих душевных и нервных болезней.

Можно было бы привести целый ряд фактов из области нервной и душевной патологии, которые не оставляют сомнения в том, что нервно-психические болезненные расстройства, приобретенные в течение жизни субъекта, могут передаваться потомству, и притом, как показывают наблюдения, они появляются нередко в течение многих последующих поколений[48].

Но если болезненные расстройства организма, приобретенные в течение жизни того или другого организма, могут передаваться по наследству, то спрашивается, почему должны составлять в этом отношении исключение другие особенности, приобретаемые организмом в течение жизни, как, например, гипертрофия или атрофия органов, обусловленные упражнением или недеятельностью?

Очевидно, что для отрицания этого нет никаких достаточных оснований, и потому, руководясь вышеизложенными данными, мы полагаем, что положение, будто бы особенности, приобретаемые организмом в течение жизни, и особенно с раннего его возраста, не могут ни при каких условиях передаваться потомству, как полагают неодарвинисты с Вейсманом во главе, вопреки идеям самого Дарвина, не имеет в пользу себя, по крайней мере, достаточных фактических данных.

Во всяком случае есть много оснований полагать, что влияние нервной системы, и в частности психической сферы, на организацию вообще и, между прочим, упражнение, лежащее в основе приспособительной работы индивидуальной организации, не может быть вполне исключаемо от деятельных факторов эволюции организмов.

При постоянном повторении одного и того же приспособительного акта приобретаются в этом отношении своего рода привычные движения, обусловленные выработкой путем долгого упражнения совершенно специальных механизмов в нервной системе в форме проторенных путей специального рода. Вследствие этого передача и закрепление таких актов в потомстве может происходить благодаря наследственной передаче готовых нервных механизмов, которые облегчают существенным образом выработку и приобретение подобных же актов в ряде последующих поколений. Таким образом могут, например, получить объяснение передаваемые из поколения в поколение инстинктивные проявления, играющие, без сомнения, немаловажную роль в развитии