при крупных помещиках. Однако после того, как обычный крестьянин выплатит все подати государству, уплатит ренту за землю, выкупит орудия и воду для орошения и разберется с огромным множеством прочих расходов, у него совсем не останется денег на собственное пропитание. Вот и приходится крестьянам, чтобы приобрести семена и рассаду, влезать в долги в счет будущего урожая. Так они беспрестанно крутятся в этом порочном круге. Из года в год положение крестьян становится все хуже и хуже, пока из них не высасывают последние соки. Это уже не люди, а кожа да кости. Ну и в довершение всего землевладельцы вынуждают крестьян подписывать общий договор, по которому они берут на себя выплату долгов любого арендатора, осмелившегося спастись бегством от этого кошмара. Вот крестьяне, лишенные возможности даже задуматься о побеге, вынуждены топтаться на одном месте до полного вымирания их рода. Тем временем крупных землевладельцев, которым принадлежит львиная доля риса, осеняет интересная мысль: чем больше риса они придержат у себя и рассуют по сундукам, тем выше поднимутся цены; чем выше цены, тем богаче они становятся. А потому их склады ломятся от мешков с зерном, пока все остальные умирают от голода. Только не говори мне, что ты считаешь такое положение дел нормальным!

– Ну да, ситуация малоприятная, но я-то что могу с этим поделать? Да и, кстати, ты же сам сын землевладельца, – ответил кротко, но не совсем уж без задних мыслей Сонсу. – По факту рождения ты получил не меньше благ, чем я. Тебе есть что предложить твоим крестьянам?

– Рад, что ты меня спросил об этом. – Губы Мёнбо тронула довольная улыбка. – Положа руку на сердце, я не могу продолжать пользоваться благами системы, которая – и я чувствую это каждой частичкой души и тела – аморальна. Настанет час, когда мой отец покинет этот мир и его имение перейдет ко мне. И тогда я отдам половину земли крестьянам, которые работали на ней всю жизнь, а вторую половину продам во имя общего дела. Я вообще не получаю никаких денег от семьи. А обеспечивать работу движения из Шанхая на гроши оказалось затруднительно…

– Что же ты молчал об этом раньше? Ты поэтому навестил меня? – осведомился Сонсу. – Ну говори, сколько тебе нужно.

– В первую очередь хочу, чтобы ты понял, что я прошу не для себя. Это сборы в интересах движения, для закупки питания и одежды, обучения в Маньчжурии наших бравых молодцов, которые с радостью готовы отдать жизни во имя нашей страны. – Лицо Мёнбо залилось краской, а на глазах выступили слезы. – Предположу, что для человека твоего уровня двадцать тысяч вон будет достойным пожертвованием.

– Двадцать тысяч вон? Братец, ты же понимаешь, что на такую сумму я мог бы обзавестись двадцатью виллами? – воскликнул Сонсу. – Все думают, будто бы я страшно богат, но даже для меня это ощутимая сумма. Мне нужно серьезно подумать, – произнес он, заведомо зная, что никогда не даст Мёнбо ни такую, ни иную сопоставимую сумму. Это решение он принял тотчас же. Время ему нужно было лишь для того, чтобы обдумать, под каким предлогом отделаться от товарища.

– Ты же творческий человек, Сонсу… Как же ты можешь закрывать сердце от всего остального мира? – прошептал с изрядной долей горечи Мёнбо.

– Напротив, именно потому, что я творческий человек, мне следует заниматься прежде всего творчеством. А политика – дело таких деятелей, как ты, – ответил Сонсу. Что еще от него потребует его друг? Сокрушаться по поводу печальной участи скота, топчущегося на полях? Каждому созданию уготовано свое место во вселенной.

– Хорошо. Заставить тебя что-либо сделать я не могу. Прошу тебя только задуматься о том, сколько денег ты потратил, чтобы обустроить домик для своей гейши в Токио, и о том, что эти деньги могли бы сделать для молодых повстанцев, которым для служения Родине нужны только оружие и амуниция.

– Мёнбо, я же сказал, мне нужно время обдумать. – Сонсу пришлось собрать в кулак всю вежливость, чтобы подавить изъедающее его раздражение и не сорваться. – Обидно, что ты не хочешь отобедать и что нам приходится вести эти разговоры без капли спиртного. Ну да ладно, теперь мы все обсудили, так что можно поговорить и о чем-то другом.

– Да нет, я вижу, что поставил тебя в неловкое положение. Я, наверное, пойду. Но умоляю тебя: во имя нашей дружбы, если ты испытываешь хоть немного привязанности ко мне, просто подумай о том, что я сказал, хорошо?

– Да, конечно, обещаю, обещаю, – сказал Сонсу. На него накатила волна ни с чем не сравнимого облегчения, когда Мёнбо надел шляпу и покинул его кабинет.

* * *

Дом Дани располагался в квартале Ёнотон, неподалеку от зоопарка «Чхангёнвон», открытого на территории прежнего дворца[24]. В этом районе находились фамильные резиденции многих достопочтенных и старинных семейств. Места в доме самой Дани было слишком много. Дани занимала весь первый этаж основного двухэтажного особнячка, через двор от которого располагался миленький павильончик. Каждая из девочек получила в свое распоряжение по комнатке на втором этаже основного дома. Здесь же размещались горничная и ключница. Это был лучший дом, который Яшме когда-либо доводилось видеть. В нем были кожаные диваны, бархатные портьеры и даже рояль «Стейнвей». В палисаднике росли невиданной красоты редкие заморские растения. В духе присущей ей поэтичной причудливости Дани определила, какой из цветков лучше всего отражал особенности характера каждой девочки. Лилию олицетворяли яркие и радостные летние цветы – подсолнухи. Луне были определены любимые цветы Дани – осенние космеи, которые, по утверждению тетушки, ничего выдающегося собой не представляли по отдельности, но смотрелись впечатляюще в виде букета.

Растением Яшмы стала зимняя камелия – цветущее дерево с юга, которое девочка просто не могла лицезреть прежде в студеном родном крае на севере страны. Демонстрируя чуть больше сердечности, чем обычно, Дани заверила Яшму, что камелия сулит удачу женщинам, ведь камелиям всегда сопутствуют миленькие птички с оперением нежно-зеленого оттенка, которые пьют нектар только из их бутонов, облетая стороной все прочие цветы[25]. А по окончании отведенного ей времени камелия не темнеет и не разлетается в разные стороны лепесток за лепестком, как другие цветы, а падает на землю чистым и нетронутым нежным бутончиком-сердечком, алым как кровь, столь же прекрасным, как в первый день, когда он раскрылся миру.

– Неизменная любовь – вот к чему стремятся все женщины. Я и в тебе это вижу, – заметила Дани со странной улыбкой. Яшме все казалось, что у приемной тетушки от природы была интуитивная творческая