Но как же он заблуждался!

То была свора ничтожеств – подлых, низких, грязных.

Что они творили и что говорили – страшно вспоминать!

А как хулили Спасителя…

Правда, Духа Святаго[2]не упомянули ни разу, может, не догадались, а может, побоялись, но когда о. Мартирий услышал из их поганых уст имя Богородицы – поднял над головой свой ручной крест, как ручную гранату, и заговорил грозным басом:

– Видите крест? В нем весу четверть пуда. Если кто из вас еще скажет про Богородицу худое, я развалю этим крестом его башку, как гнилой арбуз!

Самое страшное, что это была не простая угроза, а твердое обещание, которое о. Мартирий, несомненно, исполнил бы, и тогда вся наша история кончилась бы, едва начавшись.

А Мартириев ручной крест в самом деле весил четверть пуда! Когда кто-нибудь из братии брал его в руки, то непременно задавал один и тот же вопрос:

– У тебя там что, свинец?

Там и в самом деле был свинец – о. Мартирий растопил в консервной банке кусок валявшегося в его будке свинцового кабеля и залил в дырочку внутрь полого креста. Сделано это было, конечно, не в целях самообороны, он и представить себе не мог, что придется крестом в ближнем бою сражаться, а для того лишь, чтобы ощущать в руке тяжесть – сила того требовала.

Правда, остановила распоясавшихся «арбузов», как звали обитателей БУРа за их полосатые костюмы и шапочки, не тяжесть Мартириева креста, а ангельский голос о. Мардария, который, как он потом признался, «со страшного страху-нат» запел «Со святыми упокой», что поют священники на похоронах.

Решив, что их при жизни отпевают, бандиты стушевались.

Тогда-то и вышел вперед Вася-Грузин и попросил их больше сюда не приходить.

Нет, не было силы в зоне, если не считать одного человека…

За всю свою большую и многотрудную жизнь о. Мартирий встретил только двух равных себе по силе людей. Первым был Лом-Али, воинствующий мусульманин, а вторым – Челубеев, воинствующий атеист.

О. Мартирий состязался в свое время с первым, и победитель по сей день не был объявлен.

Теперь он был готов сразиться со вторым.

Но не победить хотел о. Мартирий Марата Марксэновича, то есть победить, конечно, но, победив, не унизить, а возвысить, приблизив к тому самому небесному царству, которое силою берется.

Вот для чего о. Мартирий своевольно решился на такой предосудительный для православного монаха поступок, как участие в спортивном поединке – он не мог отказаться, да и не хотел отказываться.

Как деньги к деньгам, сила тянулась к силе.

Не станем здесь рассказывать, как бок о бок с о. Мартирием молился в ту ночь о. Мардарий, хотя есть что рассказать. В его молитве можно было услышать такие слова: «Сокруши мышцу грешному и лукавому, взыщется грех его и не обрящется». Невольно думается: уж не заклинание ли это какое, но сейчас не это уже важно, не молитвы молящихся монахов, а молитвы молящегося в то же самое время в храме Игорька…

С момента, когда Игорек покинул общину и отправился на поиски коварного чушка, по вине которого операция «Левит» закончилась провалом, до момента, когда вернулся, прошло каких-нибудь полтора часа, но за этот небольшой промежуток времени изменилось многое, если не всё.

Игорек уходил от своих, а вернулся к чужим, потому что сам стал чужим. «Вот теперь я точно не от мира сего…» – усмешливо думал он, ловя на себе удивленные взгляды общинников.

Во время неожиданной встречи с Хозяином Игорек принял решение – свое окончательное решение, – ничто не могло его поколебать, но почти сразу по возвращению в общину начались конкретные чудеса, и он в своем решении заколебался – сперва не сильно, а потом чуть не с ног валило.

Во-первых, мыши.

Они исчезли.

Не только сами шныряющие туда-сюда серые твари, не только их противное, доносящееся из всех углов шуршание и писк, но и дух их мышиный – тепловатый, тошнотворный, который не перебивал даже греческий ладан, исчез.

Во-вторых, вернулся кот Чарли, он же Котан Милостивый, он же сексуальный гигант, изнасиловавший у всех на глазах хозяйскую собачонку. Вернулся, нажрался и, как пьяный мужик, завалился спать у дверей, так что, входя в подсобку, приходилось высоко поднимать ноги. А разговоры про то, что Светочка перелопатила кота поперек спины, оказались не более чем разговорами: на боли в спине Котан не жаловался.

Причем первое со вторым не было связано: мыши исчезли до того, как кот вернулся, еще утром исчезли, просто это не сразу поняли, так что и первое, и второе можно было считать отдельным маленьким чудом.

А маленькие чудеса, как оказалось, рождают большие…

Исчез Авраам, закалавший собственного сына, вкупе с самим сыном и ангелом, да и все крайне спорное творение кисти художника Рубеля бесследно исчезло.

– Ну, что тут у вас вышло? – дружелюбно спросил о. Мартирий, встав напротив закрытой росписи.

«Если так хочешь – смотри!» – подумал Игорек зло и мстительно и рванул на себя припечатанную к стене простыню.

Он не смотрел на стену – он это уже видел – он смотрел на о. Мартирия, ожидая его реакции, и не удивился бы, если бы монах сел в ведро с краской, как сам Игорек сел, когда впервые Рубелево безобразное творчество обнаружил. Но монах только на мгновение удивился, и тут же в его маленьких глазках установилось полное приятие видимого. При этом он молчал. И стоящие рядом молчали, не выражая ни возмущения, ни ярости, которые когда-то испытал Игорек.

«Или они сошли с ума, или я», – подумал староста, скосил взгляд на стену и не обнаружил там ни Авраама, ни сына его, ни ангела – вместо них на своем застолбленном месте пребывали слегка подзабытые и от этого еще более милые сердцу фигуры шахтера, негритенка и прочих. Творение неведомого Облачкина было в целости и сохранности, за исключением прокоммунистической надписи вверху – вместо нее жирной черной линией изображен был расплывшийся церковный купол с православным крестом.

От неожиданности Игорек попятился и, если бы его не удержали под руки расторопные Шуйца и Десница, опять угодил бы задницей в ведро с краской. А о. Мартирий с о. Мардарием в это время обменивались безмолвными вопросительными взглядами: «Как тебе?» – «А тебе как?»

– Ну, так – значит так, – подытожил о. Мартирий и прибавил миролюбиво: – Пусть пока все они на службе с нами стоят, воцерковляются помаленьку – и шахтер, и негритенок…

– Так – значит так-нат! – затараторил о. Мардарий, и вслед за ним загалдела вся община – как оказалось, картину Облачкина все любили и разлюбить не смогли.