Уважаемая миссис Арчер,

прошу прощения, что посылаю это письмо через ассоциацию, но у меня нет вашего электронного адреса. Надеюсь, там его знают или смогут выяснить. Думаю, вам необходимо взглянуть на фотографию, которую я прилагаю к письму.

Как вам известно, я с сомнением отношусь к сеансам по телефону. То же касается сеансов по электронной почте – и даже в большей степени. Но все же я решился на это по двум причинам:

а) судя по вашему голосу, вам была очень нужна помощь,

б) связь, которую я почувствовал, когда увидел это на стене в нью-йоркском секонд-хенде, была такой сильной, что меня будто током ударило. И неудивительно, учитывая то, что изображено на фото.

Тут нужно кое-что пояснить: я собираю комиксы о супергероях, а значит, частенько захаживаю на блошиные рынки и в магазинчики, торгующие старыми книгами, CD и прочим барахлом, – чаще всего это ужасный китч. И эта картинка такая же. И к тому же очень странная. У меня даже дыхание перехватило – и не только оттого, с какой ясностью я ощутил, что это связано с вами.

Не знаю, что заставило вас тогда позвонить мне, поэтому не знаю также, насколько важна эта фотография и что она означает, если вообще означает что-то. Знаю только, что она предназначена вам. Я увидел ваше лицо так ясно, словно в комнате внезапно включили свет. Надеюсь, это вам поможет.

С уважением,

Иан Пойнтон

Руки у меня так трясутся, что я еле-еле умудряюсь двинуть мышью и кликнуть по вложению.

Компьютер вздрагивает и замирает. Фото открывается медленно, постепенно, начиная сверху, словно плесень расползается по стене. Плоская, зернистая серая поверхность. Голова из кремового пластика. Волосы по центру разделены пробором. Длинные волосы. Голова Иисуса.

Сверху надпись: «ЧТИ ОТЦА ТВОЕГО И МАТЕРЬ ТВОЮ».

Мальчик по правую руку.

Девочка – по левую.

А между ними торчит старомодный выключатель.

В позиции «выключено».

Торчит вверх.

Выступает.

Стоит торчком.

О господи!

Отшатываюсь от экрана, словно меня ударили. Кровь бросается в голову, когда резко встаю из-за стола. Желудок обжигает желчью. Я покрываюсь испариной, еле стою на ногах. Заставляю себя снова сесть за стол. Не могу смотреть на экран, но и отвернуться тоже не могу. Закрыв глаза, я все равно вижу эту картинку, словно она отпечаталась на ве́ках.

Что за больное воображение могло такое измыслить? Даже если предполагалась ирония, все равно это абсурдно, отвратительно, недопустимо! Это очевидно для всех. А если это было сделано всерьез, без сомнения, даже самый набожный христианин, сколь угодно невинный, почувствовал бы что-то неладное? Распознал бы искушенную похотливую руку дьявола?

Первоначальное потрясение сменяется новым ужасом. Иан считает, что это как-то связано со мной. И почувствовал он это с необычайной силой, как будто током прошило, по его словам. Связь была такой сильной, что заставила его прервать отпуск и отринуть собственное недоверие к сеансам на расстоянии.

А главный ужас в том, что он прав. Это судьба Эми, изображенная в пластике и выставленная на всеобщее обозрение. Никаких зацепок, никаких доказательств нет – нет тела с очевидными признаками. Есть только предположение, что Эми стала жертвой педофила.

Сердце бьется учащенно. Эта картинка – ключ к личности убийцы. Наверняка викарий! Викарий, в чей приход входила школа Эми. Или кто-то, тесно связанный с церковью. Эта мысль невыносима. Кожа у меня холодеет, на ней выступает холодный пот.

Я хватаю телефон и набираю номер Джилл.

– Бет! – отзывается она. – А я как раз собиралась тебе звонить. Хоте…

– Кто был викарием в школе Эми, когда она пропала?

Джилл нерешительно молчит.

– Что? – переспрашивает она.

– Викарий! – От нетерпения я срываюсь на крик. – Кто он? Ты его знала? Он еще там?

– Не пом… – Она откашливается. – Бет, в чем дело? Что случилось?

– Экстрасенс. Он говорит… – Я стискиваю трубку в руке.

– О нет, Бет! Опять ты за свое! – В голосе подруги слышится не столько сочувствие, сколько разочарование. – Я уж думала, ты решила успокоиться и жить дальше.

– Не могу. Викарий! Это он сделал. Я знаю.

– Откуда, Бет? Откуда ты знаешь?

– Вот оно, прямо передо мной. Прямо тут. На стене. Прибито к стене. – Я закрываю глаза. – Привинчено.

– Бет, я ничего не понимаю. Стой, где стоишь. Я еду к тебе. И не звони больше никому. Нельзя ни с того ни с сего обвинять людей.

Не успеваю сказать ей, чтобы не трудилась приезжать, – она кладет трубку. Да она бы все равно не стала меня слушать. А если бы и выслушала, то не поверила бы.

Раньше имя викария было написано на табличке возле школы. Может быть, и сейчас тоже.

Ближайшая к школе церковь – Святого Петра, возле Уолворт-роуд. Одно мгновение – и я уже за дверью, бегу по той самой дороге, по которой мы с Эми когда-то ходили в школу. По дороге, которую обходила стороной вот уже десять лет.

Эми любила школу. В первый день я сама волновалась больше ее. Мы обе зачеркивали дни в календаре, только по разным причинам. Она не могла дождаться этого дня и все приставала: когда же мы пойдем покупать форму? А я могла только отвлекать ее другими делами, пока не начались занятия. Для меня каждый день приближал конец эпохи. Моя девочка росла, и я должна была ее отпустить. Давно ушли в прошлое те дни, когда нужно было разводить смеси в бутылочке и менять грязные подгузники. Ушли и те вечера, когда мы с ней ходили кормить уток в парке Брокуэлл, клеили аппликации из осенних листьев и пекли пирожные из кукурузных хлопьев.

Мне жаль было каждой минуты, которую Эми проводила с учителями, я волновалась о том, какое влияние они окажут на мою девочку, о том, что не могу разделить с ней ее новую жизнь или как-то смягчить ее.

Я обняла дочь у ворот школы, и это объятие было долгим, жадным. Я чувствовала: она ждет, когда объятия закончатся, чтобы вырваться на свободу, как шагающая пружинка. Даже не оглянувшись, девочка убежала к ребятам, выстроившимся в ряды перед учительницей с планшетом в руках.

Малышка, стоявшая за ней, хныкала, ее мокрые щеки блестели – она все пыталась разглядеть маму в толпе у школьных ворот. Мне почти хотелось, чтобы Эми тоже заплакала. Учительница наклонилась к девочке, что-то сказала, а потом подозвала Эми. Дочка взяла девочку за руку и повела в школу.

Подхожу к школе. Под ребрами начинает больно колоть. А еще больнее от воспоминаний. Ворота заперты. Табличку сменили. И имя старшего преподавателя тоже. О викарии ничего нет. Бью ногой по воротам, они лязгают и громыхают.

Бегу к церкви – и тут меня догоняет автомобиль.