— Эту телеграмму я получил от Аркадия Гартинга, — сказал Рачковский. — Так теперь называется наш Ландезен. Он устроился в Бельгии и сменил фамилию. Так вот, Гартинг пишет: «На пароме встретил Фаберовского, возвращавшегося в Лондон».

— Это какой Фаберовский? — спросил Продеус. — Это которого я в Остенде с английской шхуны полудохлого вместе с Гуриным снимал?

— Да, это тот самый Фаберовский. И его, и Гурина я упрятал в Сибири, полагая, что больше никогда не увижу и не услышу о них. Однако я, похоже, ошибся. Видимо, они сумели бежать из Якутска.

— Но ведь это невозможно! — воскликнул Продеус.

— До того, как ты сбежал из психушки в Шарантоне, считалось, что оттуда тоже невозможно бежать. Да будет тебе известно, что двое из осужденных по делу бомбистов совершили побег из Якутска в прошлом году, после чего оказались в Париже.

— Разве мсье Продеус был заключен в Шарантоне? — боязливо покосился на бывшего околоточного Бинт и придвинулся поближе к Рачковскому.

— Это дурацкий Владимиров посоветовал подменить мною на время в Шарантоне Потрошителя, которого Петр Иванович отправили в Лондон! — обидчиво сказал Продеус, потирая кулаками уши. — Если только Владимиров сюда заявится, я ему шею сверну!

— Но Владимиров не может осуществить никакого побега! — сказал Бинт. — Я хорошо его знаю, мы вместе громили народовольческую типографию в Женеве четыре года назад. Никто его с собой не возьмет, разве что съесть в дикой тайге. И откуда у вашего поляка деньги, чтобы добраться до Лондона?

— Тогда это Селиверстов и прочие паразиты из охранки, — сказал Рачковский. — Больше ему взять денег неоткуда. Мне уже плохо от одной мысли о том, что Фаберовского они отпустили, а Владимиров сейчас дает показания в кабинетах Департамента полиции.

Из спальни вышла жена Рачковского с пухлым полуторагодовалым мальчиком на руках.

— Пьер! — вызывающе начала она и с надрывом в голосе сказала: — Маленькому Андре пора спать, а ты тут кричишь, как какой-нибудь сельский кюре, стукнувший себя по пальцу молотком!

— Какой милый мальчуган, — улыбнулся во весь щербатый рот Продеус и сделал своими большими корявыми пальцами Рачковскому-младшему «козу». При виде этих двух заскорузлых грязных бревен, направленных ему прямо в глаза, Андрюша заревел от испуга и Петр Иванович, доведенный до белого каления, заорал в бешенстве на жену:

— Ксения! Заткни этого говнюка чем-нибудь!

Обычно Ксения сама орала на мужа, поэтому она была шокирована такой несдержанностью супруга и гордо удалилась, на ходу стараясь убаюкать кричащего сына.

— Пьер, мне кажется, вы слишком волнуетесь из-за встреченного Ландезеном поляка, — сказал Бинт, проводив ее взглядом. — Разве он так страшен?

— Сам он, может, и не страшен, — ответил Рачковский, все еще тяжело дыша, — а вот то, что он, возможно, оказался в руках Секеринского и его клики, страшно. Два года назад, Анри, я совершил ошибку, возложив одно щекотливое дело на Гурина и Фаберовского. Они должны были выполнить некую черную работу и исчезнуть. Но они, как видите, не исчезли. А за то, чем они по моему плану занимались, по головке нас ни в министерстве, ни в департаменте не погладят. Если все это всплывет на свет, на моей карьере будет поставлен жирный крест, сам я могу угодить в Сибирь, а тот, кто сменит меня на этом посту, может не пожелать возобновлять контракт с вами, Бинт.

— Надо мне было раздавить их еще тогда, в Остенде! — сжал свой огромный кулак Продеус. — Эх, если бы у нас на хвосте не висел Селиверстов!

Петр Иванович нервно покрутил обручальное кольцо на безымянном пальце правой руки.

— Полагаю, — сказал он, — что если это Селиверстов добился возвращения Фаберовского из Якутска, то появление поляка в Лондоне означает только одно: его послали туда, чтобы поднять шум. Даже если у Секеринского, Селиверстова и компании не хватит сил заставить министра снять меня после наших успехов с бомбистами, они могут лишить меня возможности находится во Франции и вообще заграницей, устроив скандал вокруг Потрошителя.

— Я понял, про какое щекотливое дело вы только что говорили, Пьер, — сказал Бинт. — Но не пугайтесь, я буду нем, как рыба. Слово чести. Это говорю вам я, Анри Бинт, а не какой-нибудь там Ландезен. А как вам удалось запрятать поляка и Гурина в Сибирь?

Рачковский оглянулся на дверь, ведущую в комнату его жены. Ребенок, как назло, умолк, и ему пришлось наклониться к уху Бинта.

— У меня была одна приятельница, — зашептал он. — Княгиня Радзивилл. Очень красивая дама, мы провели с ней немало приятного времени, когда она приезжала в Париж. Сейчас она живет с начальником царской охраны генералом Черевиным и по моей просьбе уговорила Черевина выслать обоих в Якутск в административном порядке.

— Тогда еще один вопрос. Если я правильно вас понял, Пьер, вы хотите поручить мне разрешение сложившейся опасной ситуации? — спросил Бинт.

— Да, Анри, мне больше не на кого положиться. Из стоящих агентов, кроме вас, у меня был только Ландезен, но теперь он был вынужден покинуть Париж.

— Вы не пожалеете об этом, Пьер. Старый мсье Дантес оказал Российской империи две значительные услуги, за которые благодарная Россия должна была бы поставить ему памятник: он застрелил вашего мерзавца Пушкина и порекомендовал мне поступить на службу в русскую Заграничную агентуру.

— Ну, замолол! — проворчал Продеус. — Павлин французский. Теперь до вечера себе аллилуйю петь будет.

— Вы поручили дело Бинту, Пьер, — сказал француз. — Поэтому можете быть спокойны. Бинт не знает поражений. Первое, что нам необходимо сделать, это отправить Ландезена в Петербург, чтобы он разыскал там княгиню Радзивилл. Возможно, она сможет разъяснить происходящее.

— Проще написать ей письмо, — сказал Продеус.

— Ты уже столько лет работаешь в сыске и не знаешь, что ли, что в России имеют привычку письма из-за границы перлюстрировать? — укорил его Рачковский.

— Надо только предупредить княгиню Радзивилл, что к ней приедет от вас человек, — добавил Бинт.

— Опять эта потаскуха Радзивилл, Пьер! — раздался разъяренный визг Ксении и ребенок зашелся плачем. — Я выцарапаю тебе глаза!

— Убирайся к черту, пампукская хрюля! — по-русски выругался Рачковский, когда она, растопырив пальцы с острыми ногтями, ворвалась в гостиную. От его дрожащего в ярости голоса жена примолкла, только сын продолжал испуганно плакать. — Анри, садитесь и пишите Ландезену письмо. Пусть немедленно выезжает из Брюсселя в Петербург. Не забудьте напомнить ему, что если он встретит Гурина, его следует приголубить и обласкать, пообещать пряник и пригрозить кнутом. Мне кажется, что Гурин сразу прибежит обратно ко мне. И пускай непременно передаст княгине Радзивилл мои пламенные поцелуи!

— Простите, Петр Иванович, а кто такая пампукская хрюля? — спросил Продеус.

— Откуда мне знать! — огрызнулся Рачковский. — Что мы будем делать с поляком?