Некоторые яркие деятели культуры так и думали, рискуя порой даже в деталях предсказывать будущее. К примеру, Вергилий в «Буколиках» (эклога IV) объявляет, что настанет день, когда истощатся перемены во вселенной и, умышленно ли, случайно ли, мир вновь вступит на уже хоженую в далекой древности тропу, на которой свершится в точности тот же путь, что и прежде.

Или, скажем, Ницше, которого свела с ума идея «вечного возвращения». Ничего нет более вздорного, чем подобные измышления, однако философы подчас грешили и не таким.

Да, порой история повторяет себя, хотя неявственно и неуловимо. Можно, пожалуй, ожидать, что в будущем, как и в прошлом, некоторые народы испытают расцвет, другие же претерпят упадок. Некая новая цивилизация начнется с кочевничества, переходящего от оседлого земледелия к торговле и промышленности, венчаемой финансовым благополучием; мысль проделает путь (как утверждали Вико[155] и Конт[156]) от суеверий к мифам, а от них — к научному объяснению явлений. Новые теории, изобретения, открытия, эксперименты и ошибки будут наполнять полноводный поток просвещения. Новые поколения станут бунтовать против старых порядков, устанавливая свои и затем переходя от революции к реакции. Моральные устои пошатнутся под натиском перемен, прежние традиции окончательно исчезнут, погребя под собой своих носителей. Новое все глубже и глубже будет тонуть в скуке и равнодушии. И так далее.

Да, несомненно, история порой повторяет себя, потому что человеческая природа меняется столь же неторопливо, сколь природа, окружающая человека. Он чрезвычайно умело обучается стереотипным моделям реагирования на часто возникающие ситуации и возбудители вроде голода, опасности или секса. Впрочем, разнообразия в сложных и высокоразвитых цивилизациях, конечно, намного больше, чем в примитивных человеческих обществах: постоянно возникают новые ситуации и обстоятельства, требующие нестандартного подхода и смены инстинктивных моделей реагирования. Устои и традиции остаются все дальше в прошлом; дорогу в будущее приходится искать при слабом свете разума, что определяет меньшую предсказуемость результата поиска. Теперь уже никакой уверенности в том, что будущее обязательно повторит прошлое, быть не может. Каждый новый год — новое приключение.

Некоторым мыслителям нравилось укладывать правила исторического развития в пышные и величественные парадигмы. К примеру, основатель французского социализма Клод-Анри де Рувруа, граф де Сен-Симон (1760–1825), делил прошлое и будущее на «органические» и «критические» периоды.

Сен-Симон верил, что с социализмом начнется новая устойчивая органическая эра — с общей верой, порядком, пронизанная братскими узами взаимопомощи. Если такой миропорядок удастся воплотить коммунизму, то можно будет сказать, что прогнозы Сен-Симона сбылись[158].

Освальд Шпенглер (1880–1936) пошел еще дальше, разделив всю историю на разные цивилизационные эпохи, каждую с уникальной жизненной траекторией, состоящей из четырех сезонов, складывающихся в два основных периода развития: первый — центростремительный, собирающий все силы культуры в уникальный гармоничный импульс, мощно выражающийся в первую очередь в искусстве; второй же — центробежный, диссоциирующий общий культурный процесс на ряд противоборствующих направлений, что в итоге оборачивается хаосом индивидуализма, скептицизма и застоем в сфере искусства. Если Сен-Симон с надеждой чаял социализм в качестве нового синтеза, то Шпенглер (подобно Талейрану[159]) ностальгически возлагал надежды на возрождение аристократии, когда сама жизнь и мышление были последовательны и упорядочены, создавая собой и вокруг себя живое произведение искусства.