Ребята посмеивались над Володькой, считали его чудаком. С усмешкой поглядывали на него и взрослые. И в колхозе и в школе все почему-то звали его Индиан Чубатый. Откуда это пошло, кто и когда первый его так назвал — неизвестно, только прозвище это быстро к Володьке прилепилось: было в нём действительно что-то и петушиное и голубиное вместе…

И только учительница никогда не смеялась над Володькой, терпеливо тащила мальчика из класса в класс и не отпустила его из школы даже тогда, когда они с отцом оставили колхоз и переселились в Мичуринский питомник. Из этого питомника Володька и бегал день за днём на своих быстрых петушиных ножках в федосьинскую начальную школу. Год бегал, а осенью второго года, когда учился он уже в последнем, четвёртом классе, случилась с ним эта история, которая переломала ему все косточки и из которой вышел он, как Еруслан Лазаревич в сказке, совсем другим человеком.

* * *

Один раз осенью, в начале октября, Володька не сделал домашнего задания по арифметике. Учительница на уроке вызвала его и спросила, почему он не сделал этого задания. Володька спокойно мог сказать правду: накануне они с отцом дотемна пилили дрова. Но он почему-то правды не сказал, а тяжело вздохнул, посмотрел под ноги и слабым, жалобным голосом выдавил из себя:

— У меня, Елизавета Степановна, жар. Я, вы знаете, даже бредил сегодня ночью.

— Вот как? У тебя что ж, температура?

— Ага, — прохрипел Володька.

— Сколько же у тебя?

И Володька, не покраснев и ни одной секундочки не подумав, ляпнул:

— Сорок два с лишним.

Учительница посмотрела на него, нахмурилась и ничего не сказала. А после урока вызвала мальчика в учительскую, посадила на стул и велела дать руку. Володька испугался, но всё-таки руку протянул. Учительница нащупала у него на руке жилку, помолчала, пошевелила губами, потом, отпустив Володькину руку, печально посмотрела на мальчика и сказала:

— Зачем ты, Минаев, так часто врёшь?

— Не знаю, Елизавета Степановна, — ответил Володька, опуская голову. — У меня как-то само это получается. Скучно, если говорить правду…

— Глупости! — рассердилась учительница. — Скучно! Просто у тебя язык не тем местом привешен. Ты почему, скажи мне, пожалуйста, вчера задачек не сделал? В волейбол небось играл?

— Нет. Не играл, — сказал Володька.

— А почему?

Володька посмотрел в сторону, вздохнул и ответил:

— Скучно было… Неохота.

— Ах, вот как? Неохота? Скучно?!!

Володьке показалось, что учительница сейчас закричит на него или затопает ногами. Но она не закричала и не затопала, а сказала совсем спокойно, даже спокойнее прежнего:

— Не всегда, Володя, мы делаем то, что нам хочется. У всякого человека есть обязанности. И если мы честно, по мере наших сил выполняем эти обязанности — нам не может быть скучно.

Учительница посмотрела на мальчика, усмехнулась и покачала головой.

— Ах, Минаев, Минаев, — сказала она. — И верно, ты у нас чубатый какой-то. Ну, иди в класс. Пока не сделаешь всех задачек, домой не пойдёшь. Понял?

— Есть, Елизавета Степановна. Понял. Спасибо, — сказал Володька и побежал в класс.

Ребята уже разошлись. Он сел за парту и, посвистывая, стал раскладывать свои тетрадки и листочки с заданием.

«Ничего, это мы быстро, — думал он, перечитывая условия задач. — Восемь штучек только. Это мы в полчаса оттяпаем».

Он уже сделал две задачи из восьми заданных, когда услышал за окном на улице густой хриплый голос:

— Бутылки, банки, кости, тряпки покупаю! Мослы покупаю!..

Володьке, конечно, захотелось посмотреть, кто это кричит. Он открыл окно и высунулся наружу.

Высокий дядя с чёрной, как у цыгана, бородой катил по улице дребезжащую, похожую на сундук тачку и, задирая по-бычьи голову, на всю деревню орал:

— Бутылки, банки покупаю! Кости покупаю! Старые сапоги, войлок покупаю!..

— Дяденька! — окликнул его из окна Володька. — А вы почём кости покупаете?

— А у тебя что, есть разве? — сказал, останавливаясь, утильщик.

— У меня есть, только дома. Вы после в Мичуринский поселок не пойдёте?

— Буду, — сказал бородач.

— Зайдите тогда, пожалуйста, к нам, в тринадцатый дом, около пожарного сарая.

— А у тебя что, много их?

— Это чего? Костей-то? Много. Пуда три, наверно.

— Ладно, зайду, посмотрим…

— Нет, вы сначала скажите, почём вы платить будете?

— Не бойся, не обману. Если товар хороший, по двугривенному за кило посчитаю…

Утильщик поплевал на руки и покатил свой сундук дальше, а Володька — Володька не мог уже больше заниматься. Он забыл и о сукнах, и о бассейнах, и о встречных поездах, которые идут из пункта А в пункт Б… Теперь он мог думать только о костях.

Он выдрал из тетради листок, окунул в чернильницу перо и стал торопливо подсчитывать:

— В пуде шестнадцать кило. Шестнадцать на три — сорок восемь. И ещё на двадцать… Видали?!! Это ж почти десять рублей! Целый капитал!

За эти деньги можно, пожалуй, голубя купить, а если умеючи, так и не одного, а парочку…

И он так ясно представил себе двух маленьких сизых турманчиков, которые, ласкаясь и расправляя перышки, сидят у него на гребне крыши, что даже губами зачмокал и забормотал что-то вроде «гуль-гуль-гуль»…

Но тут его взял страх: а что, если утильщик приедет, а его дома не будет? Это что же, — значит, прощай голуби? Нет, нужно скорей кончать.

Он снова разложил тетради. Но теперь никакая арифметика уже не лезла в голову. В голове были только голуби.

Он прошёл в соседний класс, выглянул из окна во двор. На дверях кирпичного домика, где жила Елизавета Степановна, висел замок, — наверно, учительница ушла на огород копать картошку.

«Э, ладно, — подумал Володька, возвращаясь в класс и кое-как запихивая в сумку свои книги и тетради. — Что же я, в самом деле, ждать её буду, что ли? Сделаю задачки дома, а завтра скажу, будто сидел, сидел и не дождался».

И чтобы не терять времени, он перемахнул через подоконник на улицу и через десять минут уже бежал по федосьинским задворкам, размахивая своей холщовой сумкой и не думая о том, какие новые беды и напасти ждут его впереди.

* * *

Отца не было. Володька воспользовался этим и облазил весь дом. На чердаке, в кладовке, на помойной яме, в холодной подклети он насбирал килограмма два старых, сухих и лёгких, как прошлогодний тростник, мослов.

С голубями ничего как будто не получалось. Два килограмма — это всего сорок копеек, а за сорок копеек и воробья небось не купишь.