– Я хотела бы в Венеции. Или в Генуе.

На столе блестели подсыхающие разводы от пролитого уксуса.

– …Потому что у нас дерьмо, а не страна. Что молчишь? Возрази хоть ты мне!

– Возражаю.

Пельмени кончались быстрее, чем голод.

– Я от тебя родить хочу.

– Это государство дерьмо, а не страна.

– Я же от тебя не требую отцовства. Это мой будет ребёнок.

– А я что буду? Бычок-производитель, и всё?

– У тебя никогда не будет денег. Купи мне ещё сока, пожалуйста. Не обижайся. У нас ведь вообще не заработаешь, если только фарцой не увлекаться.

– Яблочный кончился, а гранатовый кислющий.

– Знаешь, мне придётся в жёны идти, за прописку…

Вскоре окажется, что претендент уже в природе существует, проходу не даёт, то есть фактически волочится по пятам, на всё готовый. И когда Надя по междугородней позвонит Сидельникову, отбывшему, как всегда, на каникулы в родные края, он не удержится, полюбопытствует:

– Ну, как там прописка поживает?

– Вон, уже полчаса ждёт на крыльце, у почтамта.

…Лето в городке безумствовало, словно перед вечной зимой или накануне конца света. Самые захудалые скверы и палисадники пускались в неистовое цветение, как во все тяжкие, отдавая листву и бессчётные лепестки на растерзание жаре, коротким мощным ливням и опять жаре. С приходами вечеров Сидельникова тянуло неизвестно куда, но уж точно – за пределы дома и самого себя. В сумерках через парк культуры и отдыха, заросший смородиной и волчьей ягодой, сквозь тягучее благовоние кукурузного рыльца он выходил на медленно остывающий асфальт Комсомольской площади, каждый раз чувствуя себя участником невообразимых приключений, которые всё запаздывают и никак не начинаются.

Усталый город спать ложился рано. Тем более вызывающим казалось позднее оркестровое громыханье, исходящее из кафе «Яшма». На входе красномордый дядька в кителе без погон глядел по сторонам так, будто мечтал поглумиться над жаждущими войти. Несколько изгоев, оставленных за бортом веселья, просительно топтались в сторонке. Сидельников ускорил шаг и, сделав целеустремлённый вид, обогнул красномордого быстрее, чем тот успел среагировать, но уже в зальчике, шумном и жарком, он сообразил, что целеустремляться, собственно, некуда. Человек сорок, на коротком отлёте от полурастерзанных столов, совершенно ошалелые, как первоклашки без учительского присмотра, подпрыгивали и топали в такт нечеловечески громкому буханью динамиков, загораживающих, вроде шкафов, полукруглую эстраду с музыкантами.

Я вам не скажу за всю Одессу —

Вся Одесса очень велика!

Сидельников чуть растерялся, не зная, куда приткнуться, но почти сразу же из толпы пляшущих выскочила потная девица в обтягивающем гипюровом платье, схватила его за руку и затащила в круг. Он сделал неловкую попытку приноровиться ко всеобщим телодвижениям, а тут кончилась песня про Одессу, публика отхлынула в сторону недопитого, и гипюровая девица с горячим винным выдохом «Идём к нам!» повлекла Сидельникова к столу своей компании, где ему сразу же налили полный бокал и подвинули огромное мясное блюдо. Здесь отмечали день рождения высокой эффектной блондинки, сидящей в центре застолья. Пока похожий на Остапа Бендера молодой человек, блистая золотым клыком, провозглашал тост, Сидельников огляделся. Бутылки незнакомой импортной водки и сухого мартини, пять-шесть видов колбас, икра, какое-то чёрное мясо – ничего подобного не наблюдалось не только на других столах в «Яшме», но и на тысячах вёрст окружающей действительности. Толстяк с детской стрижкой снова наполнил сидельниковский бокал и простодушно пожаловался: «Люся меня прямо достала – купи да купи ещё шубку… Я ей: «Люсь, ну куда столько шуб? Давай, что ли, возьмём колечки с камешками?» – Затем, доверительно понизив голос: – А шуба, вообще-то, за-меча-а-тельная!» Люся, украшенная нежными мальчиковыми усиками, поторапливала собравшихся, напоминая, что им ещё предстоит «купание по-царски». Именинница по имени Валентина розовела и благоухала – она была родом из пышногрудой фламандской живописи и некоего галантерейного графства.

– Поедешь с нами купаться по-царски? – спросила гипюровая девица.

Сидельников кивнул. Он шёл на поводу у безразличного любопытства и не хотел никуда сворачивать.

В вестибюле у телефона-автомата красномордый дядька сам угодливо предложил ему двухкопеечную монету, и Сидельников позвонил матери: он задержится у приятелей, возможно до утра. Хмыкнув, мать бросила трубку.

Золотозубый Бендер остановил сразу два такси. Погрузились весело, вальяжно, причём Люся поспорила с гипюровой за право сидеть возле Сидельникова, – и рванули, как на пожар, по спящему городу.

Река в темноте была тугой и тёплой. Она пахла свежевыстиранным бельём, молчаливой работой ста тысяч невидимых прачек.

После чьей-то команды: «Девочки налево, мальчики направо!», Сидельников догадался, что «купание по-царски» требует раздевания догола. Вполголоса толковали оставшиеся за кустами таксисты. «Да это ворЫ», – проговорил один из них знакомую фразу.

Интимные касания воды отозвались беготней мурашек по коже. Войдя по грудь в текучую темноту, Сидельников оттолкнул ногами дно и нырнул. Если бы не теснота лёгких, можно было бы, не всплывая, мчаться вместе с рекой, принявшей форму его тела, и наконец впасть в открытое море как в нестрашную, закономерную смерть. Он подумал, что уже далеко уплыл, и без желания вынырнул. Поверхность была прохладней глубины. Прежде чем нырнуть вновь, он нацелился на голоса купающихся, отвернувшись от недостигнутого моря.

И снова Сидельников долго плыл, забыв обо всех, покуда подводное столкновение с незнакомой гладкой наготой не заставило выпрыгнуть на поверхность, задевая близкое дно пальцами ног. При этом он сильно врезался животом в стоящую к нему спиной рослую женщину. Она ойкнула и засмеялась голосом Валентины, но тут же оборвала смех и затихла, не пытаясь отстраниться. И тогда Сидельникова мощно поволокла пьяная тяга – всего на пять слепых секунд, достаточных, впрочем, для прижима к податливой гибкой спине, широко отставленному заду и для повторения дикого удара животом, чему единственной слабой помехой стал тонкий водяной слой между телом и телом.

Справляясь кое-как со штанинами и липким песком на ногах, он презирал себя за воровскую спешку, но зачем-то надо было одеться раньше, чем остальные выйдут на берег. Они же, выйдя, никуда не торопились, шутили, закуривали, словно время не ночь и за кустами не тикают счётчики такси.

Одетая Валентина опять стала именинницей и пышной галантерейной графиней, к которой Сидельников не решился бы подойти, – она подошла сама и, притворно оскальзываясь высокими туфлями в песке, сияя глазами, полными тёмной рекой, с силой оперлась о его предплечье.

– Ты завтра спи – не вставай, пока все не уйдут. Ладно?

И сразу, без перехода, шёпот заговорщицы возрос до восклицания: