С похожим на омерзение выражением лица он продолжил рассказ, периодически заглядывая в составленную кем-то справку.

– С семьей она разорвала отношения задолго до нашего знакомства. На нашей свадьбе, кроме Жанны, с ее стороны никого не было. Отец Алины умер в хосписе от рака желудка в январе две тысячи десятого года. Об этом она мне как раз говорила, и я предложил ей тогда любую, в том числе материальную помощь, от которой она отказалась.

– Вы что, даже не были знакомы со своим тестем? – искренне удивилась Самоварова.

– Нет. Алина категорически этого не хотела. В свое время она мне говорила про родителей что-то такое… Что-то отвратное…

И Андрей, силясь вспомнить детали, неожиданно резко, будто по тормозам ударил, прервался и замолчал.

– Например? – выдержав паузу, уточнила Варвара Сергеевна.

– Это было так давно…

– И все же?

– Она говорила, что нам обоим лучше считать, что их нет! – вновь с шумом заводя свой внутренний двигатель, резко ответил Андрей.

– А с матерью ее что? – подключился Валерий Павлович.

– Вот здесь-то и кроется самое странное… Мать она якобы похоронила примерно через два года после отца. Уехала куда-то на целый день, от моей помощи вновь отказалась…

– Вы тогда уже были расписаны?

– Да. И у нас уже был ребенок. Она отвезла его, тогда еще совсем маленького, в этот день к моим родителям.

– И вы не сочли необходимым поехать вместе с женой? – жестко уточняла Самоварова. Не вполне понимая, как ей вести себя в этом странном доме, она решила принять единственно понятную ей форму – включила в себе следователя, беспристрастного, имеющего всего одну цель: ухватить суть среди этого бардака.

– Нет. Она была категорически против… Вы должны понимать, что у меня уже тогда была серьезная работа, и мне не хватало внутренних ресурсов, чтобы биться в дверь, которую передо мной не только закрывали, да еще и с необъяснимым упорством подпирали с другой стороны.

– Ситуация, конечно, далеко не типичная, но, думаю, с точки зрения твоей жены она чем-то объяснима, – мрачно кивнул Валерий Павлович.

– Нет, дядя Валер! – с жаром выкрикнул Андрей, и черты его лица вдруг изменились настолько, что Варвара Сергеевна впервые за все это время увидела перед собой не холодного «дядю в костюме», но того чистосердечного «Веснушкина», мальчишку, о котором вспоминал перед поездкой в «Сосны» доктор. – Мне крайне сложно найти этому какое-либо рациональное объяснение! Дело в том, что эта женщина, – сощурив глаза, он нашел в лежавшей перед ним справке нужное место, – и по сей день жива, хотя, судя по частым визитам в поликлинику, не вполне здорова…

– Это как же?! – присвистнул от неожиданности Валерий Павлович.

– А так… Попова Татьяна Андреевна, тысяча девятьсот пятьдесят шестого года рождения, разведенная с отцом Алины аж в девяносто восьмом, проживает сейчас в Калужской области, в квартире некоего Сергея Ефимовича Ткачука, тунеядца, инвалида второй группы, отсидевшего три года за хищение государственной собственности.

– Статья? – машинально уточнила Самоварова.

Изучая перед ужином дневник пропавшей, Варвара Сергеевна остановилась на месте, где Алина вспоминала, как их с отцом бросала эта странная, далекая, и, по всей видимости, действительно нездоровая женщина – Татьяна Андреевна Попова.

Чтобы ответить на вопрос Самоваровой, Андрей, снова сощурившись, попытался найти нужное место в зависшей перед его носом справке. Руки его заметно подрагивали.

– Варь, разве это сейчас важно? – вмешался доктор.

– Действительно, – согласился хозяин дома. – Но…

Сверху, с лестницы, послышались быстрые шаги.

Пока Жанна спускалась, сидевшие за столом, не сговариваясь, замолчали.

Когда распоряжайка осторожно, будто уже чувствуя зависшее в столовой напряжение, вошла, Андрей, как с цепи сорвавшись, подпрыгнул со стула и подскочил к ней:

– Может, ты мне объяснишь, как такое возможно?!

Повиснув над ней с высоты своего почти двухметрового роста, он грубо схватил ее за широкие, оголенные кокетливой кофточкой на резинке плечи и начал трясти:

– Как вы, сучки, могли до такого додуматься?! И зачем? Так сильно хотелось любой ценой в рай въехать? Для этого надо было похоронить живую мамашу?

Жанна, не понимая, о чем он, сжалась в его руках и стала похожа на полную некрасивую девочку, которую обижает бог весть откуда взявшийся хулиган. Ее ярко-розовые губы дернулись и мелко, истерично задрожали.

– Андрей! – вступился за нее доктор. – Ты давай полегче! Жанна могла быть и не в курсе.

Но тот, не слыша и не обращая внимания на то, что молодая женщина, неловко выворачиваясь, принялась беспомощно и тихо рыдать, еще больше распаляясь, все яростней сжимал ее плечи, не позволяя отойти от него ни на шаг:

– И что же ты, тварь, живя в моем доме, скрываешь, а?! Выходит, мой отец был совершенно прав!

Было видно, что он едва сдерживается, чтобы не ударить подругу жены за какую-то давнишнюю, известную ему одному правоту отца.

И оркестр, еще каких-то пять минут назад вытягивавший подобие мелодии, сорвался разом в яму, издавая жуткие, царапающие до самых печенок звуки.

Пока доктор пытался силой оттащить Андрея от Жанны, а Варвара Сергеевна, подскочив сбоку, гладила ее по плечам, совала к перекошенному розовому рту стакан с водой и о чем-то кого-то умоляла, Алина на портрете, печально усмехаясь, внимательно наблюдала за происходившим.

4 мая

Пишу в гостевом домике. Сюда Андрей не ходит, брезгует, ведь домик остался от бывших хозяев. Он недавно разузнал, что они в Испанию свалили: скрываются то ли от подельников, то ли от закона. Впрочем, они нам никто, мы даже никогда их не видели. На сделке при покупке дома был брат хозяина, действовавший по генеральной доверенности.

Дятел как дятел.

В смысле обычный, постаравшийся поскорее отделаться от возложенной на него миссии суетливый русский мужик.

А дом мы сторговали хорошо…

Но в нем, до самой последней ложки обустроенном под моим надзором, куда бы я ни спрятала дневник – хоть в коробки с обувью, хоть на верхнюю, заваленную зимней одеждой полку гардероба, – риск, что его может найти Андрей, велик.

Работать он может кем и где угодно, но он – генетический параноик.

Что, я не помню, с чего все началось?

Как он рыдал, в стельку пьяный, на моем плече в черном форменном пиджаке, как признавался в том, что каждую ночь тайком, в сортире, изучал телефон своей тогдашней девушки, и как, предчувствуя и ожидая, якобы нашел в нем то, что искал…

Нечистоплотность его сущности (даже мой отец, имея веские основания, никогда не рылся в вещах моей матери) я тогда «замылила» для себя, но в глубине души осадок остался.