— У-у... — застонал Алексашка. — На кой ляд всё это нужно?! — Он со злостью бросил перо, вскочил и подошёл к окну; свет от него был таким ярким, что Алексашка даже зажмурился.

Весна полностью вошла в свои права. Уже местами оголилась земля, бежали ручьи, дорога превратилась в месиво — лёд пополам с грязью, солнце не пряталось за тучи, стояло высоко, а в порту стучали топоры и молотки — плотники готовили суда к выходу в море. «Отец ить обещал, что недолго мне мух гонять по лавке. А воз и ныне там. Сижу тут, как привязанный! Теперь ещё эта опись... Не было печали. Эх!»

Горестно вздохнув, Алексашка вернулся за стол и продолжил свои труды. Когда пришёл отец, он уже добрался до служилой рухляди:

«...Пансырь без ожерелья. Цена 20 алтын.

Подшоломники стёганы, два отласны, один червчят, другой зелен, третей — камка червчата. Цена по 20 алтын.

Саадак, кован серебром с чернью, лук ядринской, писан побакану золотом, у колчана цепочка серебряна, в нём 20 стрел. Цена с луком 8 рублей.

Сабля кизылбашская булатна, чёрен и огниво золоты с лалы и с бирюзами, наряд серебрян, золочён, ножны черны. Цена 50 рублей.

Самопал свейской, птичей, витованной, станок сандальной. Цена полтора рубля.

Две пары самопалов неметцких малых, стволы золочены. Одной пары цена 60 алтын, другой — 40 алтын.

Ладунка с зарядами, бархат червчат, тесма — шёлк зелен, пряшка серебряна бела. Цена — полтина».

Скрипнула дверь, звякнул колокольчик (это нововведение придумал Алексашка — чтобы не проспать появление покупателя), и в лавку не вошёл, а ввалился Демьян Онисимович. Он был навеселе и явно в хорошем настроении.

— Ну что, как дела? — спросил он, заглядывая Алексашке через плечо.

— Корплю, — коротко ответил Ильин-младший.

— А поторопись. Завтра в путь. Пристрою тебя к настоящему делу, чтоб ты не бил баклуши. Сидишь здеси, как сонная тетеря. Силушки не меряно, а применить негде. Поди, бранишь меня за то, что слово не держу, томлю тебя в лавке?

— Как можно, батюшка?!

— Не ври, всё вижу! И правильно, что костеришь. Неча те здеси делать. Пора наше семейное дело пошшупать собственными руками. Чтоб потом тебя никто не мог обвести вокруг пальца. А то народец у нас ушлый, так и норовит объегорить. Хоть деньгу, а стырит. Низзя людишкам спуску давать. Низзя! На шею сядут. Ты хозяин, с тебя и спрос за всё. Понял?

— А то как же...

Алексашке хотелось закричать от радости. Наконец-то! Сбылось! Прочь постылая пыльная лавка, здравствуй широкий мир! Его совсем не волновало то, что замыслил отец. Алексашка готов был к самой тяжёлой работе, лишь бы почувствовать себя свободным от каждодневной рутины. Иногда на него нападала чёрная меланхолия, и он представлял себя козлом в стойле. «Бе-е!» — блеял Алексашка, когда в лавке никого не было, и делал рожки своему отражению в зеркале.

А ещё он с нетерпением ждал вечера, чтобы навестить Федерико. Алексашка словно подпитывался от гишпанца энергией. К тому же, тренировки с навахой до седьмого пота приводили его в приятное расположение духа, и он уходил домой с радостным ощущением предстоящих перемен в жизни. Чаяния и помыслы Алексашки поддерживал Федерико. В последнее время гишпанец постоянно твердил ему: «Скоро ты покинешь родной край. Верь мне!»

Следующий день был наполнен хлопотами. Сначала отец решил ознакомить Алексашку с тем, как добывается соль на усолье[38] Ильиных, а затем их путь лежал к тоне, где ромша (артель) юровщика[39] Демидки Епифанова готовилась к промыслу сёмги — самое время.

Первым делом для Алексашки подобрали необходимую одежду. Несмотря на раннюю весну, морозы обещались быть до окончания ледохода, поэтому одеваться стоило потеплей. Бахилы — мягкие кожаные сапоги с длинными (до бедра) голенищами Алексашке купили в прошлом году. Меховая малица из шкур молодых тюленей досталась ему по наследству от отца; в молодые годы он был худощав. Совик — верхнюю одежду из оленьего меха с круглым капюшоном, скроенную мехом наружу, пошили прошлой осенью; в морозы совик надевался поверх малицы. Алексашка всю зиму щеголял в совике; эту шубейку ни ветер не продувал, ни мороз не брал.

Кроме этого мать приготовила ему две льняные рубахи, нижнее бельё, портки, чулки-поголенки с двойной пяткой и подошвой, длинную, плотно связанную из толстой шерсти рубаху-бузурунку с рукавом на манжете и воротом под горло, безрукавку из шкуры нерпы мехом наружу, с тканевой подкладкой, струсни — кожаные тапочки, меховые полусапожки, двустороннюю пыжиковую шапку-оплеуху и лёгкую скуфейку (чтобы прикрыть голову, когда потеплеет).

Выехали ранним утром, пока морозец хорошо держал санный путь. Застоявшийся Кудеяр легко нёс болок[40], а конюх Овдоким, которого Демьян Онисимович взял не только в качестве кучера, но и для компании, ведь на обратном пути ему пришлось бы ехать одному (не ровен час, завьюжит, и тогда одинокому путнику запросто может выйти каюк), всё покрикивал:

— Агей, ходу! Наддай! Не балуй!

Кудеяр выгибал лебединую шею, негодующе фыркая на кучера, который чересчур крепко держал вожжи, — куда уж там баловать — и нёсся по хрустящему насту как ветер. Мечтательному Алексашке казалось, что он попал в мир древних преданий. Дорога шла лесом, и деревья, густо укрытые инеем, вызывали в голове Ильина-младшего сказочные образы. Мимо пролетали Змей Горыныч о трёх головах, Баба-яга в ступе, хрустальные гуси-лебеди, рвущиеся в небо, сказочный шут Гаврила, разбросавший серебряные монеты по сугробам, Зоря-царевич, притаившийся в ветвях, семеро овечек в соломенном хлеву, и даже царевна Лебедь в златокованом кокошнике; она появилась ненадолго, когда взошло солнце и осветило верхушки деревьев, и растаяла в небесной голубизне.

Добрались они до места без особых приключений. Если, конечно, не считать помехой волчью стаю, которая встретилась на пути и погналась за санями, посчитав Кудеяра законной добычей. Но Демьян Онисимович быстро укоротил кровожадные волчьи намерения, выстрелив по хищникам из самопала.

Волки благоразумно ретировались (по правде говоря, и стая-то была небольшая: матёрый волк, волчица и трое переярков), и дальнейший путь продолжился в полном согласии с окружающей природой и внутренним состоянием. Что ни говори, а встретиться по весне с голодными волками и врагу не пожелаешь. Поэтому все приободрились, повеселели, и даже Кудеяр перестал выкидывать свои фортели, благодарно косился на Ильина-старшего большим фиолетовым глазом. Знать, чувствовала животина, кто её спаситель...

— Вишь-ко, кто к нам пожаловал! — радостно осклабился варочный мастер Фомка, заросший пегой бородищей до глаз (ну чисто тебе леший), и приветствовал Ильиных «большим обычаем» — поклоном до земли; как же, сам Хозяин приехал, ему и великий почёт. — Желаем здравствовать, Демьян Онисимович! И ты, брательник, здоров будь. А енто кто? Постой, постой... Алексашка! Ух ты, вымахал выше меня, — как сосна! Давно не виделись...