– И чего, ты с ним обкуренная разговаривать пойдешь? – спросила Кира.

– А думаешь, он заметит? – вскинула брови ее собеседница.

И обе они прыснули, как школьницы.

– Слушай, дай затянуться, – попросила потом Кира.

И девчонка протянула ей косяк. Кира глубоко вдохнула едкий сладковатый дым, почувствовала, как откуда-то из живота поднимается приятная легкость, пузырится по венам, словно шампанское. Она выдохнула, откашлялась, вернула косяк хозяйке и попрощалась:

– Ну давай, удачи тебе! Желаю, чтоб Головизин раскошелился.

– И тебе доброй охоты, брат мой, – протянула та в ответ глубоким низким голосом.

Кира снова расхохоталась, махнула девчонке рукой, вышла из туалета и двинулась по коридору к основному залу. И вдруг замерла. В зале явно происходило что-то странное. Музыка, все это время громыхавшая так, что тряслись сцены, вдруг смолкла. Нестройно взревел один запоздалый саксофон и тоже замолчал. Затем что-то грохнуло, кто-то взвизгнул, ахнул, крикнул что-то. И вдруг из-за стены коридора гулко раздался выстрел. За ним второй. Тут уже заорали, кажется, все, захлопали двери, загремели падающие стулья. Кира невольно попятилась и увидела вдруг, как в коридор из зала влетел тот самый Головизин, хозяин клуба и, как оказалось, любитель современного неформального искусства, о котором они только что говорили с той случайной девчонкой в туалете. Глаза у него были навыкате, губы стремительно синели, а на белой рубашке расплывались два ярко-алых пятна.

Кире даже на секунду подумалось, что хозяин заведения облился томатным соком из своей любимой «кровавой Мэри» и теперь несется в туалет замывать пятна на рубашке. Она помотала головой, отбрасывая нелепые мысли, прикусила губу, стараясь быстрее прийти в себя. Головизин потоптался на месте, посмотрел на нее мутными, ничего не выражающими глазами, схватился за живот и стал медленно оседать на пол. За спиной у него мелькнули темные тени, снова грохнул выстрел, но дальнейшего Кира уже не видела. Со всех ног бросилась обратно в туалет, влетела в бело-мраморное помещение и, пытаясь отдышаться, плотно прикрыла за собой дверь.

– Ты чего? – уставилась на нее девчонка, так и не слезшая с подоконника. – Что там такое?

Кира быстро взглянула на нее, огляделась по сторонам и решительно объявила:

– Валим отсюда.

– Чего? Зачем? – не поняла «школьница-хулиганка», и Кира впопыхах бросила:

– Головизина грохнули, только что. Ща такое начнется.

Она бросилась к подоконнику, отпихнула плечом девицу и стала дергать на себя тяжелую раму окна.

– Кто завалил? Зачем? – испуганно пролепетала та.

– А я знаю? – рявкнула на нее Кира. – Но мне тусоваться тут до утра и в контору с ментами ехать нет резона. Ты, если хочешь, оставайся, а я сваливаю.

Рама наконец подалась, в лицо пахнуло холодным апрельским воздухом. Пальто осталось в гардеробе, сумка – в VIP-зале, но возвращаться за ними сейчас не было никакой возможности. Кира прикинула только, что ни паспорта, ни каких других документов в сумке не было, а деньги… Что ж, денег жалко было, конечно, но не настолько, чтобы бежать за ними под пули. Кира лихо вскочила на подоконник, задержав дыхание, спрыгнула вниз, приземлилась на асфальт, едва не сломав каблуки, и протянула девчонке руку:

– Ну что, идешь ты?

Та испуганно оглянулась на дверь, потом снова посмотрела на Киру, вложила руку ей в ладонь и решительно спрыгнула в темноту.

– Круто, слушай, как круто! – голосила юная дизайнерша. – Мы с тобой – как в голливудском боевике. Стрельба, опасность, кровь – и ты меня спасаешь.

– Не ори! – прикрикнула на нее Кира. – Господи, ну тебя и забрало.

Кругом лежали Лужники, храм спорта, превращенный в то время в одержимый жаждой наживы рынок. Из темноты выплывали очертания каких-то построек, лотков, прилавков. Кое-где попадались раскисшие картонные коробки. В воздухе воняло гнилью и сыростью. Было темно, только изредка из черноты выступал выхваченный светом одинокого фонаря угол здания, курган из сваленных у ограды тюков или кусок перекрещенного трещинами асфальта. Под ногами хрустели прихваченные ночным ледком лужи.

– Интересно, где тут выход? – оглянулась по сторонам девчонка.

– Понятия не имею, – Кира зябко передернула оголенными плечами, обхватила себя руками. – Надо как-то к метро выбраться. Хотя оно, один хрен, сейчас не работает. Шарахаться тут до шести утра… Ладно, не зима, не замерзнем.

– Тебе холодно? – спросила эта случайно навязавшаяся ей подружка.

– Нет, блин, жарко, – огрызнулась та. – Холодно, конечно.

– Погоди!

Девчонка остановилась и вдруг начала разматывать свое странное одеяние. Только теперь Кира сообразила, что на ней было длинное, в пол, платье, а вокруг плеч намотана была огромная шаль с бахромой и странными узорами. Теперь она выпуталась из нее, снова огляделась по сторонам, заметила рядом металлическую лестницу, что вела, видимо, на второй этаж какого-то промышленного помещения, взобралась на две ступеньки и позвала Киру:

– Иди сюда!

– Ну чего? – неприветливо спросила та, подходя.

Теперь, когда девчонка стояла на ступеньках, они стали почти что одного роста. Та, подавшись вперед, набросила Кире на плечи шаль, заботливо обернула ее и, чуть отстранившись, полюбовалась на дело своих рук.

– Ну вот, теперь не замерзнешь.

Она снова хихикнула и вдруг подалась еще ближе, обхватила Киру тонкими руками за шею. От нее пахнуло каким-то загадочным, кружащим голову запахом – горьковатыми полевыми травами, ванилью и почему-то яблоками.

– Спасибо, – хрипло прошептала девчонка.

– За что? – спросила Кира почему-то шепотом.

– За то, что спасла, – ответила та, блестя в темноте глазами. – Ты теперь мой телохранитель.

И вдруг прижалась теплыми мягкими губами к Кириным губам.

Наверное, у многих из нас были в жизни любимые педагоги, те, что некогда приоткрыли нам щелочку в другой мир, показали нечто таинственное, неизведанное. Те, что гнули нас, ломали, мучили – и тем самым лепили из нас тех, кем в итоге мы стали. Лепили нас – настоящих. И сейчас, на волне уходящего времени и ностальгии по юности, разухабистой, развеселой, упрямо верящей в свою путеводную звезду, мне вспоминается именно такой человек – Игорь Иванович Болдин.

Впервые я услышала о нем на вступительных экзаменах во ВГИК. Тогда, перед закрытой дверью в аудиторию, где проходил экзамен, взволнованные едва не до истерики абитуриенты шептались между собой:

– А больше всех зверствует Болдин. Не понравишься Болдину – пиши пропало.

Я же, явившаяся на экзамен просто за компанию и не планировавшая становиться великой актрисой, пропускала эти тревожные шепотки мимо ушей. Какая мне была разница, кто там зверствует в приемной комиссии. Я не боялась ни бога, ни дьявола.