– Так понятно?

И я судорожно закивала.

Вечером того же дня мы со Стасом сидели в нашей излюбленной кафешке, и я никак не могла перестать изливать ему свой восторг.

– Нет, ты это видел? – допытывалась я. – Понять не могу, как он это сделал. Без грима, без костюма. Это же волшебство какое-то. Он по-настоящему вдруг стал средневековой дамой, королевой… Как, Стасик, как?

Стас терпеливо слушал меня, кивал и с какой-то унылой обреченностью крошил кусок бисквита в своем блюдце. Когда наконец мой пламенный монолог иссяк, вернее, не то чтобы иссяк, я долго еще могла бы распинаться, у меня просто, кажется, воздух закончился в легких. Так вот, когда я наконец замолчала, Стасик шутливо перегнулся ко мне через стол, заглянул в глаза, покрутил мою голову туда-сюда, потом попросил:

– Покажите язык, больная. – И наконец скорбно заявил: – Что ж, случай ясен. Все симптомы налицо.

– Какие еще симптомы? – не поняла я.

– Опасного заболевания, поражающего всех студенток ВГИКа. Типичный случай безоглядной влюбленности в Болдина.

– Да ну тебя, – со смехом отмахнулась я. – Какая еще влюбленность. Он же старый.

– Угу, угу, – покивал Стас. – Все так говорят, больная. Что могу сказать, сил тебе душевных, они тебе еще понадобятся. Да и мне тоже, – невесело заключил он и как-то бледно улыбнулся.

– Тебе-то почему? – осведомилась я.

Стас посмотрел на меня с минуту, как-то странно, пристально и робко, словно не решаясь что-то сказать, а затем, мотнув головой, отозвался легко:

– А кому в ближайшие месяцы предстоит выслушивать твои излияния, мм? Вот! То-то.

Стас, конечно, оказался прав. Ему пришлось выслушивать мои излияния не только в ближайшие пару месяцев, а в ближайшие пару лет. Я то заходилась восторгом от очередного соприкосновения с гением Мастера, то негодовала и метала молнии после того, как этот самый Мастер в который раз вытащил из меня душу на занятиях.

Болдин буквально завораживал своей бьющей через край энергией. Теперь меня уже не могли обмануть его расслабленно-вальяжные позы. Я знала, это всего лишь притихший на пару мгновений вулкан, который в любой момент может рвануть, задымиться, обжечь кипящей лавой и присыпать раскаленным пеплом. Он заводился за секунду, вскакивал, принимался кричать, размахивать руками, тут же что-то показывать, ругаться и доводить нас всех до белого каления. По характеру Болдин оказался самой настоящей жестоковыйной сволочью. Он часами мучил меня, вытаскивал из души что-то такое, чего, как мне казалось, во мне вовсе не было. Давал все роли на сопротивление. Сколько раз бывало, что к концу репетиций я уже начинала звенеть от ярости, отчаяния, непролитых злых слез. Выходила на сцену, вся – оголенный нерв, на грани истерики. И вот как раз в такие моменты Болдин вскакивал, весь подавался вперед, хищно следил за каждым моим жестом этими своими невозможными опасными глазами, а в конце сухо произносил:

– Верно. Неплохо.

Это «неплохо» было, кажется, самой искренней похвалой, на которую он был способен.

И я потом ревела верному Стасу в плечо:

– Он ломает меня, ты понимаешь? Разве можно так с живым человеком?

Стас сочувственно кивал, но когда я в запальчивости заявляла: «Не буду больше ходить на его занятия!» он только усмехался невесело и возражал: «Будешь. Завтра же побежишь».

И коротко целовал меня в висок.

А завтра же я шла на занятия Болдина, чтобы снова ненавидеть, пылать и искриться.

Конечно, было в моей той, вгиковской, жизни и другое – были попойки с однокурсниками, посиделки со Стасом, встречи со школьными подругами. Были, наконец, первые съемки, на которых я даже немного увлеклась постановщиком трюков.

Болдин, к слову, воспринял тогда этот мой дебют в кино очень в штыки. На занятиях выдал тираду о том, что некие актриски, возомнившие, что они всему уже научились и не обязаны советоваться с Мастером, соглашаются на участие во всякой ширпотребщине. И несколько месяцев еще игнорировал меня на занятиях и гневно сверкал глазами. Постепенно, однако, все как-то улеглось, я усвоила урок – по всей видимости, Болдин считал меня этаким своим произведением, полагал, что только за ним закреплено пожизненное право давать мне роли, снимать, вытаскивать из меня актерскую игру, а все остальные, посмевшие покуситься, – гнусные узурпаторы. Осознав это, я притихла, затаилась и отклонила несколько поступивших мне предложений о съемках. Отношения с ним, с Мастером, были для меня тогдашней, почти еще несмышленой девчонки, важнее всего остального. Я еще не готова была взбрыкнуть, свято верила, что если кому и предстоит сделать из меня новую Грету Гарбо, то именно ему, Игорю Ивановичу.

Кажется, свершилось все на третьем курсе. Болдин был настоящим фанатиком, мог репетировать с кем-то из нас и по ночам, если возникала необходимость. Так было и в тот раз. Он попросил меня задержаться после занятий, отработать вместе с ним не выходившую у меня сцену. Я играла тогда Нору из «Кукольного дома», и Болдину все что-то не нравилось в моей игре.

– Тебя подождать? – спросил Стас, когда я сказала ему, что задержусь.

Отношения со Стасом у меня к тому времени сложились самые дружеские, именно ему я поверяла свои секреты, именно он был моим наперсником. По какой-то непонятной мне тогда причине он вроде как присматривал за мной, оказывался рядом в нужный момент, провожал до квартиры, если занятия поздно заканчивались. Помимо прочего я, всегда падкая на талантливых людей, была заворожена его редким дарованием. Незлобивый, спокойный, преданный в жизни, на сцене он умел полностью перевоплощаться. Становился то коварным шекспировским злодеем, то выжигой и плутом из какой-нибудь пьесы Островского, то романтичным Звездичем из лермонтовского «Маскарада». Казалось, у него менялись даже черты лица, мимика, походка, голос. И я вечно напряженно следила за творимыми им чудесами, мысленно пытаясь разъять на составляющие этот механизм, понять, как он это делает, чтобы потом повторить самой. Но создавалось ощущение, что Стас даже особенно и не старался. Он играл, как дышал. Редкий случай, врожденный актерский гений.

Однако при всем при этом к третьему курсу меня порой стало немного напрягать это Стасово покровительственное отношение. Я как будто бы все время находилась под надзором дуэньи или заботливого старшего брата. Рядом с ним со мной точно не могло случиться ничего страшного, но и ничего интересного.

И потому в тот вечер я решительно отмахнулась от Стаса:

– Нет, не надо. Мало ли, сколько мы будем репетировать, чего тебе тут заседать.

– А как ты домой доберешься, если будет поздно? – спросил он.

И я бесшабашно махнула рукой:

– Доберусь как-нибудь. Я не ребенок, если ты не заметил.

– Заметил, – угрюмо буркнул он и ушел.

Ну а я отправилась в зал, где мы должны были репетировать.