Альтия неохотно заметила:

– Но матрос-то он, в общем, неплохой…

Брэшен не смягчился:

– Станет еще лучше, когда я чуток приглажу ему перышки. Немного послушания никого еще не испортило.

Ей показалось, будто его слова содержали определенный упрек ей самой. За то, что так и не проучила Хаффа сама. Она прикусила язык и наконец посмотрела на свое отражение в зеркале. Лицо выглядело так, словно в него выплеснули миску кипятку. Она опасливо коснулась пальцами щек… Кожа на ощупь казалась чужой, под ней надувались сотни крохотных пузырьков. «Как чешуи у змея», – подумалось ей, и перед мысленным взором снова предстала та необыкновенная красота.

– Я перемещаю Арту из твоей вахты к Лавою, – продолжал Брэшен.

Альтия застыла на месте, а из зеркала на нее глянули глаза ее отца, черные от гнева. Она холодно выговорила, вернее, выдавила сквозь зубы:

– Мне кажется, это несправедливо… господин капитан.

– И мне тоже так кажется, – легко согласился Брэшен. – Но парень бухнулся на колени перед Лавоем и так умолял взять его, что в итоге тот согласился, лишь бы он от него отстал. Лавой пообещал ему, что приставит его к самой нудной и грязной работе, какая только сыщется на корабле, и Арту разрыдался от благодарности. Во имя преисподней, что ты такое с ним сделала?…

Альтия склонилась над тазиком, зачерпнула ладонями воды и поднесла к лицу. Обратно в тазик потекли густорозовые капли. Она ощупала порез у границы волос: там отпечатались зубы Арту. Она стала промывать рану и поэтому снова ответила сквозь зубы, хотя и по другой причине:

– Следует ли капитану вникать в каждую мелочь, происходящую между матросами…

Брэшен фыркнул.

– Смех да и только! – сказал он. – Ко мне врывается Клеф, и у меня чуть сердце из груди не выпрыгивает: мальчишка говорит, будто Совершенный криком кричит – тебя, дескать, в трюме убивают. И вот я выбегаю спасать, и что же в итоге вижу?… Ты вылезаешь на палубу и волокешь Арту на крюке. Я только, помнится, и подумал: «Интересненько, что сказал бы мне капитан Вестрит, если бы сейчас свою дочку увидел?…»

В зеркале Альтия видела только его затылок. И она нахмурилась, глядя в этот затылок. Когда наконец Брэшен уразумеет, что она вполне способна за себя постоять?… Потом она вспомнила, как Арту прокусил ей руку. Закатала рукав и молча выматерилась при виде неровного ряда отпечатков зубов. Намылила руку мылом Брэшена и принялась тереть. Защипало. Уж лучше бы ее крыса куснула…

А Брэшен продолжал тоном помягче:

– И, знаешь, сразу точно наяву услышал голос Ефрона Вестрита: «Если помощник справляется, капитану не стоит и замечать». И он был прав… Он, помнится, никогда не вмешивался, когда на «Проказнице» я по своему усмотрению разгребал всякие мелкие безобразия. И даже Лавой это понимает… Так что мне ни слова говорить, право, не следовало.

Это прозвучало почти как извинение.

– А Лавой не так уж и плох, – сделала Альтия ответный дружеский жест.

– Выправляется понемногу, – согласился Брэшен. И сложил руки на груди: – Если ты… хочешь полнее воспользоваться этой водой, я выйти могу…

– Нет, спасибо. Вот выспаться как следует – это мне точно необходимо… Хотя спасибо за предложение. От меня вроде ведь пока не воняет?…

И, только выговорив эти непрошеные слова, она задумалась о том, как он может их воспринять.

В каюте вправду стеной встало молчание. Незримая граница оказалась нарушена.

– И никогда не воняло, – проговорил он тихо. – Я тогда был просто рассержен… и очень обижен. – Он стоял по-прежнему отвернувшись, но она увидела в зеркале, как он передернул плечами. – Я, понимаешь, думал, будто между нами что-то есть… Что-то такое, что…

– Пусть лучше будет так, как сейчас, – быстро вставила Альтия.

– Несомненно, – отозвался он сухо.

И опять воцарилось молчание. Альтия посмотрела на свои несчастные руки. Все костяшки распухли. Когда она попыталась сжать правую руку в кулак, ей показалось, что в суставах было полно песка. И тем не менее все двигалось. Она спросила, чтобы только не молчать:

– Если можешь двигать пальцами, это значит, ничего не сломано, так ведь?

– Это значит, что кости могли остаться целыми, – поправил Брэшен. – Дай я посмотрю.

Отлично зная, что опять совершает ошибку, она повернулась и протянула ему руки. Он подошел и взял обе ее руки в свои. Стал двигать, сгибать ее пальцы и ощупывать каждую косточку внутри кистей. Он покачал головой, разглядев, в каком состоянии разбитые костяшки, и вздрогнул, увидев отметины зубов на запястье. Потом выпустил одну ее руку, взял под подбородок, заставил поднять голову и стал внимательно рассматривать лицо. Альтия в свой черед рассматривала Брэшена. У него были пузыри даже на веках, но глаза остались ясными – яд их не коснулся. Она, впрочем, понимала, что зрение он сохранил чудом. А в распахнутом вороте рубашки виднелись вздувшиеся рубцы на груди.

– Жить будешь, – сказал он ей. Наклонил голову и кивнул: – Однако и крутая ты девка…

Она вдруг припомнила:

– А ведь ты мне, похоже, жизнь спас, когда отвлек змея веслом…

– Ага. Уж до чего я страшный, когда веслом размахивать начинаю…-Он по-прежнему не выпускал ее руку. А потом без лишних слов потянул Альтию к себе. Наклонился поцеловать ее, и она не отстранилась, а, наоборот, запрокинула голову ему навстречу. Его губы очень нежно накрыли ее рот… Альтия закрыла глаза и послала к шутам собачьим всю житейскую мудрость. Ей вообще не хотелось думать сейчас…

Прервав поцелуй, Брэшен притянул ее еще ближе, но обнимать не стал. Лишь опустил подбородок ей на макушку и чуть-чуть задержал.

– Да, ты права… Я знаю, ты права… проговорил он хрипло. И тяжело вздохнул. – Вот только мне от этого почему-то не легче…

И выпустил ее руку.

Она так и не придумала, что ответить ему. Ей тоже было непросто, но сказать ему об этом – значило сделать все стократ трудней для них обоих. Как он назвал ее? Крутой девкой?… Она доказала это, направившись к двери.

– Спасибо, – сказала она негромко.

Брэшен ничего не ответил. Альтия вышла.

Клеф по-прежнему торчал в коридоре. Он стоял у стены, постукивая по ней босой пяткой и покусывая нижнюю губу. Юнга бездельничал, и Альтия нахмурилась.

– Поглядывать нехорошо, – сурово сообщила она ему, проходя мимо.

– А капитана целовать хорошо? – отвечал он нахально. Ухмыльнулся и – только сверкнули пятки грязные – стремительно испарился.

Не нравится мне это…

Проказница говорила тихо, но он услышал ее не просто ушами – всем телом.

Уинтроу лежал на носовой палубе, растянувшись на животе, и грелся на утреннем солнышке. Ночь простояла удушливая и сырая, так что он избавился от одеяла, но рубашку держал намотанной на голову. Теплые солнечные лучи облегчили боль в руке, но яркий свет причинил головную боль, от которой он и проснулся. Что ж… Все равно ему надо было вскоре вставать. Хотя он не отказался бы полежать еще, просто полежать неподвижно…