– О, милый! – воскликнула Эллен, обнимая меня. – Какой ты смелый! И я считаю тебя очень умным, хотя у тебя какой-то особенный ум. Ты веришь, что Генри был влюблен в меня?

А вот это меня интересовало меньше всего. Я оставил жемчуг на попечение Эллен и, несмотря на поздний час, поехал к мистеру Лэнсингу Гэлмору домой, чтобы рассказать ему обо всем и вернуть деньги.

Несколько месяцев спустя я получил письмо со штемпелем Гонолулу, написанное на очень плохой бумаге.

Анна Халси, особа средних лет, весом не меньше двухсот сорока фунтов[57], имела желтовато-серый цвет лица и носила черный костюм от хорошего портного. Глазки как блестящие черные пуговки, щечки мягкие, словно нутряной жир, и такого же цвета. Она сидела за черным стеклянным столом размером с гробницу Наполеона и курила сигарету в черном мундштуке длиной не меньше складного зонта.

– Мне нужен мужчина, – сказала она.

Я смотрел, как она стряхивает пепел на сияющую столешницу, а сквозняк от открытого окна шевелит и закручивает хлопья.

– Мне нужен мужчина, в меру смазливый, чтобы охмурить девицу со вкусом, но и достаточно крепкий, чтобы обменяться ударами с экскаватором. Малый, который сойдет за барного завсегдатая, и чтобы язык у него был подвешен не хуже, чем у Фреда Аллена[58]. И который, если ему вмажут по черепу пивным грузовиком, решил бы, что получил соломинкой от длинноногой милашки.

– Нет ничего проще, – заметил я. – Найми «Нью-Йорк янкиз»[59], Роберта Доната[60] и «Яхт клаб бойз»[61].

– Но сперва тебе не мешает почистить перышки. Двадцать баксов плюс расходы. Я давно никого не нанимала, но это дело мне не по зубам. Грубая работа на земле – не наш профиль, и я не люблю нарываться на неприятности. Посмотрим, понравишься ли ты Глэдис.

Отставив мундштук, она нажала на кнопку черного хромированного коммутатора немалых размеров:

– Детка, зайди на минуту, у Анны переполнилась пепельница.

Мы подождали.

Дверь открылась, и в комнату вплыла высокая блондинка, одетая получше герцогини Виндзорской[62].

Походкой от бедра она пересекла комнату, опустошила пепельницу, похлопала Анну по жирной щечке и, скользнув по мне томным взглядом, удалилась.

– Смотри-ка, раскраснелась, – сказала Анна, когда дверь закрылась. – А ты, я гляжу, еще не вышел в тираж.

– Она раскраснелась – и теперь меня пригласит на деловой обед Дэррил Занук[63], – сказал я. – Кончай трепаться. Говори, что за дело?

– Нужно разобраться с одной вертихвосткой. Рыжая бестия, глаза с поволокой. Завлекает клиентов в игральном заведении, а теперь запустила коготки в сынка одного богача.

– И что мне с ней делать?

– Боюсь, Филип, дельце с душком, – вздохнула Анна. – Ты должен поискать, нет ли у нее в прошлом темных делишек. Если нет (а это вероятнее всего – девчонка-то из хорошей семьи), придется самому шевелить мозгами. Тебе же не впервой?

– Не понимаю, о чем ты. Чье заведение и что за богач?

– Заведение Марти Эстеля.

Я было начал вставать с кресла, а потом вспомнил, что последний месяц бизнес шел ни шатко ни валко и я на мели.

Я снова сел.

– Конечно, в таком деле легко огрести неприятностей, – сказала Анна. – Не припомню, чтобы Марти пришиб кого-нибудь при свете дня, но дела он проворачивает серьезные.

– Неприятности – мое ремесло, – сказал я. – Двадцать пять в день и две с половиной, когда улажу дельце.

– Хочешь оставить меня без барыша? – заныла Анна.

– Ладно. Тогда ищи другого идиота, чтобы вкалывал за спасибо. Отлично выглядишь, Анна. Прощай.

На этот раз я встал с кресла. Я не слишком высоко ценил свою голову, но и не собирался рисковать ею за гроши. Марти Эстель был человеком известным в узких кругах, у него были хорошие помощники, и стояли за ним люди не последние. Его заведение располагалось на Стрипе, в Западном Голливуде. В грубые разборки Марти не ввязывался, но переходить ему дорогу было себе дороже.